Мне сказали прийти одной

Во время этой поездки мы с коллегой взяли интервью у короля и задали ему вопросы о попавших в тюрьму активистах-демократах и пытках, а также о комиссии по правам человека, которую он создал. Эту комиссию возглавил Махмуд Шериф Бассиуни, эксперт в области международного уголовного права и активист движения борьбы за права человека. Комиссия Бассиуни была созвана, чтобы расследовать предполагаемые злоупотребления властью, в том числе случаи, когда сотрудников спецслужб обвиняли в том, что они пытали заключенных. Доклад комиссии был равнозначен жесткому предъявлению обвинений правительству за обращение с протестующими. Выяснилось, что за время демонстраций в 2011 году погибли тридцать пять человек, в том числе пять охранников правопорядка, а также сотни людей были ранены. Правительство арестовало почти три тысячи человек, семьсот из которых все еще оставались за решеткой.

Я решила прямо задать королю вопрос о свободе слова.

– Ваше величество, – начала я, – что случится, если мы начнем кричать: «Долой короля!»?

Король нисколько не выглядел оскорбленным этим предположением.

– Они кричали это на улицах. Как я уже подчеркивал в своей речи в прошлом году, это не причина, чтобы бросать кого-либо в тюрьму. Это просто вопрос хороших манер. Но когда они кричат: «Долой короля и да здравствует Хомейни!» – это уже становится проблемой для национального единства, – ответил он, упомянув имя бывшего шиитского аятоллы Ирана.

Я решила, что король не случайно сослался на Хомейни, особенно в свете того, что ни Бассиуни, ни другие не сообщали об иранском вмешательстве в демонстрации. Мне хотелось увидеть все своими глазами и провести больше времени в тех районах, откуда были протестующие. В мечети в Диразу, где проповедовал один из самых влиятельных шиитских священников, на стене, так чтобы их видели молящиеся, висели большие портреты аятолл Хомейни и Хаменеи. Я начала задаваться вопросом о том, не было ли все-таки иранского влияния на группы бахрейнской оппозиции и демонстрантов.

Некоторые активисты говорили о «систематической» дискриминации шиитов. Мой постоянный водитель Абу Хусейн, который жил в одной из шиитских деревень неподалеку от столицы, говорил мне то же самое. Он прямо винил в этом королевскую семью.

– Прежде всего зачем они приглашают на работу людей из-за границы? – говорил он, стараясь, чтобы его голос звучал ровно и дружелюбно. – Весь этот народ из Иордании, Пакистана, Индии или Бангладеш.

Я спросила, какие работы он имеет в виду.

– В офисах, банках или министерствах. Почему бы им не взять моих детей или детей моего соседа? Такие места должны быть прежде всего для настоящих бахрейнцев!

– Но, может быть, те люди более квалифицированы? – предположила я.

Потом я спросила, приглашает ли он к себе домой уборщицу.

– Да, конечно, – ответил Абу Хусейн.

– И откуда она родом?

– Из Бангладеш.

– Так бахрейнцы должны заниматься и такими работами, правильно? Ваша жена и дочери, например?

– Нет, нет, конечно, нет! Я никогда не позволю им заниматься такой работой, – ответил он, кажется, потрясенный тем, что я могу такое предположить. – Это ниже нашего достоинства. Что бы вы сказали, если бы я предложил такую работу вам или вашей матери?

Он упомянул мою мать, потому что я говорила ему, что она саида.

Разумеется, он не ожидал того, что последовало дальше. Я сказала ему, что моя мать была прачкой, а мой отец – поваром. Я рассказала, как вносила свою долю в доход семьи с тех пор, как мне было шестнадцать, работая в пекарне, присматривая за детьми, обслуживая пожилых людей церковной общины, где работала моя мать. Пока я говорила, лицо Абу Хусейна становилось все более бледным.

– То есть хотя вы говорите, что это ниже вашего достоинства, это никак не оскорбляло ни мою честь, ни честь моих родителей, – сказала я.

Абу Хусейн в ужасе округлил глаза. Он никак не мог подобрать слова.

– Простите, – в конце концов сказал он. – Я не имел в виду ничего плохого.

Однажды Абу Хусейн отвез меня к дому, на крыше которого висел синий флаг с надписью «Аль-Вефак». Это был офис Али Салмана.

В холле было много людей. Вскоре Салман спустился по лестнице. Хотя я видела его по телевидению и фотографии в журналах, я не сразу узнала этого человека без «фирменного» белого тюрбана. Салман пригласил меня пройти в отдельную комнату и попросил кого-то принести чай. Я слушала и делала заметки о требованиях его партии: чтобы было больше прав, чтобы премьер-министр не назначался королем, а избирался людьми, чтобы был ограничен въезд иммигрантов и закончилась дискриминация против шиитов. Затем он обвинил правительство в том, что оно дает бахрейнское гражданство суннитам-иммигрантам, чтобы изменить демографию страны так, чтобы шииты больше не составляли большинства.

– Шейх Али, – начала я, – я думала, что вы хотите изменений для всех бахрейнцев, правильно? Я не думала, что вы партия, которая просит прав только для шиитов.