Мне сказали прийти одной

Салман согласился, что он и его партия защищают интересы всех бахрейнцев. Но, как и Абу Хусейн, он упомянул о рабочих местах, которые пакистанцы и бангладешцы получают в обход бахрейнцев, и настаивал на том, что при трудоустройстве приоритет должен отдаваться гражданам Бахрейна.

– Если бы люди в Германии думали так же, ни мои родители, ни я не получили бы гражданства, – сказала я.

Я никак не могла понять, почему то, что гражданство дают тем, кто не является шиитом, так его задевает, если партия действительно защищает интересы всех бахрейнцев. Я осознавала, что не живу в этой стране и, возможно, не вижу всей картины. Когда в машине я спросила Абу Хусейна о некоторых владельцах крупного бизнеса, которые были шиитами, он ответил:

– Ну, эти люди вписались в систему. Поэтому они преуспевают.

Потом я задала Али Салману вопрос о семейном законодательстве для шиитских женщин. Технически в Бахрейне было три типа судов: гражданский суд, суннитский суд и шиитский суд. Также в стране было два вида семейного права: для суннитов и для шиитов. Если шиитская женщина выходила замуж в шиитском суде, она не могла легко получить развод, даже если муж бил ее. Аль-Вефак возражал против отмены этого разделения. Я сказала Салману, что не могу понять, как он и его политическая партия, которая так громко возражает против дискриминации, может голосовать за то, чтобы отнять права у шиитских женщин.

Он сказал, что это вопрос религии, а не политики.

– Но, шейх Али, если, с одной стороны, вы заявляете, что не должно быть никакой дискриминации против кого бы то ни было, как вы можете позволять угнетение шиитских женщин?

– Это не такая уж важная вещь, в том числе и для шиитских женщин, – сказал он. – Что куда важнее, так это чтобы люди могли выбирать премьер-министра и чтобы он не оставался у власти больше сорока лет, как нынешний.

Премьер-министр Халифа бен Салмин аль-Халифа был дядей короля и занимал свой пост с 1970 года. Кажется, его нисколько не беспокоило растущее влияние религиозных лидеров в Бахрейне.

После этой встречи у меня было больше вопросов, чем ответов. Мне хотелось знать, действительно ли я единственный западный журналист, который находит взгляды Али Салмана достаточно странными для человека, которого все считают демократом. Было ли оппозиционное движение Бахрейна связано с демократическими ценностями или просто с делением власти между сектами? Али Салман был священником и одновременно политическим лидером, и авторитет в религиозных вопросах очень поддерживал его власть. Я вспомнила, как после падения Саддама Хусейна целые районы в Багдаде стали анклавами суннитов или шиитов, так как жители стали очень внимательны к религии, и как женщины, которые были более или менее независимы и могли иметь любую профессию, неожиданно были вынуждены закрыть лицо, изменить свою жизнь и лишиться почти всей своей свободы. Было и еще кое-что, чему научил меня Ирак. Чем сильнее становится межконфессиональная вражда одной секты, тем более экстремистской может стать реакция другой.

– Разве он не великий лидер? – спросил Абу Хусейн, когда я села в машину. – Как вы думаете, он станет великим премьер-министром?

Я надела свои большие солнечные очки. Я надеялась избежать политических споров, но он сам на них напрашивался. К тому же я считала, что таким людям, как Абу Хусейн, стоит время от времени подбрасывать пищу для размышлений. Я рассказала ему о том, что видела в Ираке, и сказала, что не думаю, что религиозные или сектантские партии или такие лидеры, как Али Салман, могут работать в мультикультурной и многонациональной стране.

– Это не означает, что не должно быть реформ или разговоров о правах человека, – сказала я.

Я совсем не была уверена, что Аль-Вефак стремится внушить доверие всем бахрейнцам или представляет интересы их всех.

– Но это не имеет никакого значения, – сказал Абу Хусейн. – Демократия означает, что большинство побеждает и имеет право управлять меньшинством, как это происходит на Западе.

А как насчет конституции, которая одинаково защищает права всех групп? Мои разговоры с членами Аль-Вефака и с Абу Хусейном дали мне понять, что хотя люди в Бахрейне и на Западе одинаково говорят о демократии, но каждая сторона вкладывает в это слово совсем разные значения.

Пока средства массовой информации и политики сосредоточились в основном на противостоянии Аль-Вефака и правительства, куда меньше говорилось о нездоровых последствиях этого конфликта для суннитов. Однажды я приехала в маленький городок Бусайтин, чтобы взять интервью у четырех студентов, с которыми я познакомилась в университете Бахрейна. Все они были суннитами, и все имели претензии к своему правительству и к Западу.

Как сказал студент по имени Адель, правительство было «слишком мягким с этими шиитскими террористами». Он называл протестующих террористами, потому что они бросали бутылки с «коктейлем Молотова», жгли покрышки и избили несколько его приятелей-студентов.

Я спросила, понимает ли он, что шииты требуют больше прав.