Мне сказали прийти одной

У нового руководства газеты были другие планы. В разговоре, который состоялся позже в тот же год, один из руководителей высокого уровня сказал мне, что, поскольку Усама бен Ладен убит, терроризм больше не представляет большой угрозы. Он считал, что «Арабская весна» все изменит. Кажется, он считал, что исламистам нанесли громкое поражение молодые активисты-демократы. Я попыталась объяснить, что если судить по моим разговорам с Куспертом и тому, что я видела на границе Ливии и Туниса, то можно предположить, что новое поколение джихадистов уже выросло. Но редактор был уверен, что Ближний Восток меняется и что в новом мире места для джихадистов не останется.

Я была поражена его умозаключениями и боялась, что, если мы не будем рассказывать обо всех этих изменениях, нас обвинят в халатности. Я вспомнила Морин Фаннинг, оставшуюся вдовой после 11 сентября, которая так настойчиво спрашивала, почему никто не говорил о том, что так много людей ненавидят американцев. Мы не могли себе позволить дурить голову таким читателям, как она.

В то же время я не могла не задаваться вопросом о том, что все эти изменения могут означать для меня как для фрилансера, работающего на контракте. Не было ли это концом моей карьеры в «Нью-Йорк таймс»? Вскоре мои страхи воплотились в реальность, когда я обнаружила, что стала меньше писать для основной газеты, а больше – для международного издания, в том числе в рубрику под названием «Женский взгляд».

О женщинах в Бахрейне можно было рассказать много историй. Из всех стран Персидского залива его общество имело самые широкие взгляды. У женщин было больше прав – они могли управлять автомобилем и занимать руководящие должности. Женщины там играли важную роль и в протестном движении. Я взяла интервью у Рулы аль-Сафар, медсестры сорока одного года, которая пять месяцев провела в тюрьме. Она описывала, как ей завязывали глаза, угрожали и пытали электрошокером. Ее рассказ напомнил мне о моем пребывании в египетской тюрьме. Я вспомнила крики, которые слышала, когда у меня были завязаны глаза. По правде говоря, эта женщина была мне глубоко симпатична. Но когда я спросила ее и других медсестер о правилах для медицинского персонала, который выходил на демонстрации в рабочее время, и бросила вызов чему-то из того, что они говорили, женщина, служившая санитаркой и состоявшая в Ва’ад, одной из ведущих оппозиционных групп, спросила меня: «А вы работаете на их сторону или как?»

Вскоре я узнала, что реакция этой нянечки не была необычной. Оппозиция, несмотря на все свои достоинства, стремилась навязать репортерам, пишущим о восстании, некоторую надуманную официальную точку зрения. Их концепция состояла в том, что все протесты носят исключительно мирный характер, а демонстранты никогда не нападают ни на полицию, ни на кого-либо еще. Тем не менее, мне приходилось встречать рабочих из Индии, Пакистана и Бангладеш, которые утверждали, что подвергались нападкам со стороны протестующих. Другие люди, азиаты по происхождению, рассказывали, что им отказали в лечении в больницах. Но когда я поднимала этот вопрос в разговорах с лидерами оппозиции, они выглядели оскорбленными. Такие истории не входили в их тщательно разработанный образ.

Позже я говорила с Фаридой Гулам, образованной чиновницей, муж которой Ибрагим Шариф аль-Сайед был генеральным секретарем движения Ва’ад, официально называвшегося «Национальное демократическое общество действий». В 2011 году аль-Сайед был приговорен к пяти годам тюремного заключения за якобы планируемое свержение правительства. Тем не менее, Гулам упомянула, что ее сын учится в университете Мичигана на стипендию, полученную от ведомства крон-принца.

– Вы имеете в виду, что образование вашего сына оплачивается королевской семьей? – спросила я.

Фарида это подтвердила.

– Но это их право, – сказала она о сыне и его товарищах, также получивших стипендию. – Они много работали ради этого.

– А как вы теперь будете платить за его обучение? – спросила я, предполагая, что стипендия будет отменена после ареста отца.

– Стипендию продолжают выплачивать, – ответила она.

Я добавила это к своей коллекции доказательств того, что ситуация в Бахрейне, которую мы на Западе оцениваем в черно-белых красках, гораздо сложнее.

Тем временем для меня наступило время поискать место постоянной работы, и я начала писать для «Дер Шпигель» по контракту. Я возвратилась в журнал после почти десятилетнего отсутствия. Редакторов интересовало происходящее в Бахрейне, поэтому в феврале 2012, через год после восстания, я вернулась в страну, чтобы искать новую информацию.