Мне уже не больно (СИ)

Я сажусь в соседнее кресло, подтягивая к себе пузатую папку с отчетностью. Мысль о том, что придется перелопатить целую гору документов, отзывается внутри легкой досадой.

— Кстати, Антон… — как только отец произносит эти слова, я невольно напрягаюсь, оглядываясь на Васильева, готовящего толстый блокнот на пружине. — Что это за таинственный друг, с которым Алик едет на выходных за город?

Черт.

Вижу, как взгляд Антона быстро — так, что успеваю заметить его убийственный посыл только я — обращается в мою сторону. К счастью, Васильев совершенно не меняется в лице, когда отвечает беспечно:

— Да так. Вы его не знаете.

Отец хмыкает, подпирая подбородок кулаком.

— Два стрельца, одинаковых с лица, — тянет он язвительно. — Я вас помню еще малявками, которые пешком под стол ходили. Не думайте, что сможете что-то от меня долго скрывать.

Вздыхаю с облегчением. Какого бы Антон ни был мнения о моих поступках, он никогда не подставит меня перед отцом. Потом еще выскажет, конечно. В этом ни секунды не сомневаюсь.

— Ну что, за работу? — отец указывает на папку, которую держу в руках — Открывай, пробежимся для начала по основному.

Мы погрязаем в разбор документов на несколько часов. Проезжаемся по каждой мелочи, подолгу вникаем в цифры и графики. Я не стесняюсь спрашивать, отец охотно отвечает, а Антон записывает все краткими тезисами в свой блокнот, чертит ему только понятные стрелки и таблицы. Глядя на его сосредоточенное лицо, я преисполняюсь необычной теплой нежностью. Вот он, настоящий друг. Который готов поддержать меня в критической ситуации, прикрыть мою спину.

Когда заканчиваем, за окнами уже сияют городские огни, разгоняющие сумрак глубокой ночи. Офис давно опустел, секретарша ушла, оставив ключ, еще два часа назад.

— Поезжайте домой, — деланно бодрым тоном говорит отец, доставая из верхнего ящика тумбочки пепельницу и сигары. — Я останусь еще ненадолго.

Антон выходит из кабинета, а я подхожу к шкафу, достаю цветастый плед и накидываю отцу на плечи, на секунду задерживая ладонь на его напряженном плече.

— Спасибо, сын.

— Завтра вряд ли увидимся. Я переночую у Антона, а после школы сразу поеду за город.

— Хорошо, — он закуривает, тяжело откидываясь на спинку кресла. — Будь осторожен на дороге.

— Ага. До понедельника.

Спускаемся с Антоном на подземную стоянку, и я кидаю ему связку ключей. Васильев выглядит крайне удивленным, когда снимает блокировку. Фары машины на мгновение загораются.

— Ты доверишь мне вести свою ламборджини? Святая святых?

— Хочу бухать по дороге и наслаждаться видом ночного города, — отвечаю без намека на сарказм. Открываю дверь пассажирского сидения, залезаю в бардачок и достаю бутылку «Джека Дэниэлса». Пить второй день подряд — паршивая тенденция, но меня ожидает не самый легкий разговор. Правда, которую впервые озвучиваешь после того, как долго не решался признать ее даже мысленно, всегда дается с трудом. — А потом закажем китайской еды и поговорим.

Антон понимающе кивает, не спрашивая, о чем.

Сам догадался.

— Ты встретил его в самый неподходящий момент, — замечает он со вздохом, огибая машину, чтобы сесть на место водителя.

— Что поделать, — пожимаю плечами, садясь и откручивая пробку. — Разрешения на появление в моей жизни у меня не спрашивали.

*

После физики, когда уходят все, даже Громов с Ромашкой и неугомонный Виктор, Никита подкатывается к моей парте и спрашивает серьезно:

— Поверить не могу, ты уговорил Лешу! Ты что, как Аль Пачино, сделал предложение, от которого он не смог отказаться?

— Почти, — я улыбаюсь, и Никита несмело улыбается в ответ. Как же ему идет, когда выражение угрюмой мрачности исчезает с его лица. — Я послал к нему Антона. Эта тактика никогда не подводит. Жертва либо соглашается, либо испытывает на себе всю мощь его занудства.

Никита смеется.

— Охотно верю.

Я поднимаюсь, сбрасываю в сумку школьные принадлежности, почти не замечая, как и что делают мои руки. Хочется верить, что это никак не связано с непосредственной близостью Никиты, потому что уязвимость — последнее, что я могу сейчас себе позволить. Если Воскресенский станет слабым местом моей обороны, это могут запросто обернуть против меня.

— Как Виктор воспринял то, что ты едешь со мной? — спрашиваю в лифте, чтобы прервать словесный вакуум. Я вижу, какую неловкость испытывает Никита, находясь рядом со мной в инвалидной коляске, как неуклюже его руки касаются колес, и отчаянно хочу вселить в него хоть толику уверенности в себе, но не прямо сейчас. Не в школе, где все провожают нас настороженными любопытными взглядами.

Еще немного. Еще совсем чуть-чуть.

— Смеешься? Он вообще против того, чтобы я к тебе приближался, — Никита снова отводит глаза. — Я ему сказал, что поеду к бабушке.

Ничего себе. Почему-то мысль о том, что Никита соврал для того, чтобы на выходные вместе со мной оторваться от городской жизни, неясным образом мне льстит.

На ум приходит еще кое-что. Не успеваю подумать, прежде чем вопрос срывается с языка:

— А Ульяне ты тоже соврал?