В тех делах, кои особенно интересуют министров и на которые они обращают особенное внимание, министры суть настоящие суперарбитры; во всех же прочих они суть только слепые орудия своих чиновников всякого звания, которые все пользуются равною привилегией обманывать их, не подвергаясь никакому законному взысканию.
Я твердо уверен, что без устройства сената сообразно устройству министерства, без средоточения и твердой связи дел, министерства всегда будут наносить более вреда, нежели пользы и достоинства.
Дельных людей на большой сцене у нас не особенно много. Больше лиц, нежели голов; а душ еще менее. Впрочем, это не новое и не особенное, т. е. чрезвычайное. Смотрю, замечаю и не дивлюсь.
Отечество мое, чрез сих ли ослепленных Ты будешь силою и славой возрастать?
У нас обыкновенно все пересолят. Мы слыхали, что в Англии, по обычаю, исстари заведенному, никогда не назначают моряка в первые лорды адмиралтейства. На этом основании почти на все места назначаются у нас люди посторонние.
Он чином от ума избавлен.
У нас столпы государства нимало не заботятся о пользе России, а думают все больше об интригах и чтобы им было всех лучше. Жаль бедную Россию.
В прежнее время дело шло, был ли во главе коллегии президент или вице-президент; случалось, что второстепенные члены коллегии руководили делом лучше, чем старшие члены. Дела никогда не останавливались. Теперь, когда один патрон или министр работает с каждым подчиненным порознь, никогда нельзя легко найти знающего вполне известную часть в случае смерти или отставки, разве обратиться к секретарю министра.
Царствование Екатерины было лебединою песнью чисто русских государственных деятелей. Недаром на похоронах великой царицы английский министр при дворе нашем сказал: on enterre la Russel[30]
Наши государственные люди как будто не имеют понятия о существовании общего мнения, которое рано или поздно может возгреметь над их головою или хоть могилою, и надо о нем подумать заблаговременно.
Думал о наших правителях… Все невежи. Махина держится тяжестью.
Ладьею нашею или кораблем большим управляют кормщики нарумяненные, набеленные, насурмленные, гробы повапленные[31]
. Нагляделся я на них по петербургским раутам… что просто, то для мудрецов, особенно петербургских, непонятно.Каждый из министров и начальников представляет собою в своем ведомстве самодержавного государя, и так же не имеет никакой возможности узнать правды о своей части; никто ему не скажет ее, и никто не смеет сказать, боясь попасть на замечание, возбудить подозрение. Всякий думает только о снискании благосклонности начальника, предусмотрением его мыслей и желаний, предугадыванием его намерений. Одурманенному беспрерывным воскурением лести, развращенному мнимыми успехами, в лентах и звездах, ему естественно уже счесть себя гением непогрешительным, подобно Далай-ламе. Всякое замечание он вскоре уже считает личным для себя оскорблением, неуважением власти, злоумышлением либерализма. Кто не хвалит его, тот беспокойный человек, не давай ему хода. А бездарностям, подлецам, посредственностям то и на руку; как мухи на мед, налетают они в наши канцелярии, а еще охотнее в комитеты, где скорее, без всякого труда, награждаются за отличие. Все они составляют круговую поруку, дружеское, тайное масонское общество, чуют всякого мыслящего человека, для них противного, и, поддерживая друг друга, все вместе поддерживают и всю систему — систему бумажного делопроизводства, систему взаимного обмана и общего молчания, систему тьмы, зла и разврата, в личине подчиненности и законного порядка.
Сановники наши молчат, все те, которые имели бы не только право, но даже обязанность говорить. Чего боятся они, имея по семидесяти — восьмидесяти лет и занеся уже ногу в могилу — это знают они.
Во всех петербургских сановниках страшно понизился дух, страшно ослабело сознание человеческого достоинства, — а о гражданских добродетелях и говорить нечего. Они все сами этого не замечают, как больные, привыкшие к госпитальному воздуху.