Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах

Впрочем, такой подход разделялся не всеми. Тот же Лелевель писал, что в совершенной нации идеалы свободы, равенства, народовластия распространяются на весь народ, а для Польши это эпоха «славянская» и «общинная», когда «польский народ» и «простой народ» совпадали. Ему вторит польский мыслитель Станислав Сташиц. Он считал, что подлинной эпохой «настоящей Польши» было только время Пястов, польское Средневековье. Время Ягеллонов — это уже правление «народа политического», то есть господство не всей польской нации, а только ее части. Последующий период, до Конституции 3 мая 1791 г. — это время, когда произошел разрыв между народом и верхами, «когда погиб дух нации, испортился истинный характер старых поляков»[521].

«Мы погибли, но можем спастись в Средневековье!»: храм Сивиллы как место сохранения польской истории

После разделов 1772, 1793, 1795 гг. Речь Посполитая исчезает с европейской карты. В Новое время бывало, что страны проигрывали войны, несли территориальные потери, подчинялись империям. Но чтобы в центре континента три страны попросту разделили, расчленили независимое государство, было фактом беспрецедентным, даже своего рода средневековым.

Поляки ответили расцветом национального романтизма в культуре. Они искали способы сохранить основы, опорные точки своей нации и видели их в том числе в развитии культа национальной истории. Для этого оказались востребованы и медиевальные подходы. В 1798–1801 гг. в имении Пулавы Изабелла Чарторыйская[522], потрясенная гибелью Польши, возвела по древнеримскому образцу храм Сивиллы (архитектор Кристиан Петр Айгнер)[523] и собрала коллекцию древностей, призванную сохранить образ великой польской истории. По ее словам: «В 1793 Польша была убита! Несколько столетий накапливались обстоятельства, которые медленно готовили эту мертвую и страшную эпоху… Впервые ко мне пришла мысль, чтобы собрать польские памятные вещи, которые я доверяю потомкам…. В этой коллекции есть следы Болеслава Храброго, Казимира Великого, Стефана Батория, Яна Замойского, Жолкевского, Чарнецкого, Льва Сапеги и других выдающихся и смелых людей. Пусть эти воспоминания подслащают современность». Очень показательной была надпись на фасаде: «Прошлое будущего» («Przeszłość przyszłości»). Тем самым провозглашалась программа, что сохранение реликвий польской истории, памяти славного прошлого является залогом возрождения Польши в грядущем[524]. В 1801–1809 гг. в Пулавах Кристиан Айгнер возвел вторую мемориальную постройку — Готический дом, также предназначавшийся для хранения коллекций древности[525]. В нем располагались целые экспозиции, посвященные основоположнику польской средневековой хронографии Яну Длугошу, королю Казимиру Великому и т. д.

Правда, стоит заметить, что медиевальные романтические образы из польских текстов и экспозиций были не столько образом Королевства Польского, релевантным истории X–XVI вв., сколько современными для польских патриотов начала XIX в. социально-политическими типами и героями, условно помещенными в средневековую эпоху. Их качества и характеристики больше соответствовали идеалам XIX столетия. Реверанс в сторону прошлого для некоторых авторов был вынужденным: они были, таким образом, более свободны в выражении своих идей, чем если бы пытались задевать злободневные реалии. Сравнение с прошлым высвечивало пороки «века нынешнего» (ср. незавершенный трактат 1818 г. Адама Чарторыйского «О времени древнего рыцарства в сравнении с веком теперешним» («O czasach dawnego rycerstwa w porównaniu do wieku teraźniejszego»))[526].

Один из ярких примеров такого подхода проявился в поэме Адама Мицкевича «Конрад Валленрод» (1828)[527]. Конрад фон Валленрод — великий магистр Немецкого ордена в 1391–1393 гг. Мицкевич изобразил его тайным литвином, который пошел на службу в орден, чтобы спасти свою отчизну. Сюжет был невозможен для Средневековья, но необычайно актуален для поляков в начале XIX в., мучительно решавших вопрос: можно ли сотрудничать с врагом, оккупировавшим твою страну? Имеешь ли ты моральное право служить ему, даже если тайно вынашиваешь планы мести? Как далеко здесь можно зайти? Как такая тайная миссия сочетается с понятиями чести, клятвопреступления и т. д.? Рассуждать на эти острые темы, апеллируя к современникам, живший в Петербурге Мицкевич не мог, а вот высветить их через медиевальный художественный образ было возможно.