Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах

Даже у развитых обществ отсутствует внятное представление, что будет завтра. Характерно, что планы на будущее, исключая только прогнозы по научно-технической революции (как правило, пугающие, вроде массовой безработицы из-за распространения роботов) и какие-то конкретные краткосрочные планы, практически исчезли не только из актуального политического и социального дискурса, но и из его культурной рефлексии. Кинематограф, литература, искусство, компьютерные игры рисуют нам в основном различные варианты апокалипсиса (катастрофы, космические войны, вымирание человечества из-за эпидемий или изменения климата, нашествие зомби и т. д.). Среди значимых и популярных фильмов, художественных и литературных произведений очень сложно обнаружить позитивный образ будущего, к которому предлагается стремиться. По умолчанию предполагается, что в условиях торжества глобализма и цифровизации будет реализован размытый консенсус будущего как правового демократического социального/патерналистского государства, пусть и с вариантами/инвариантами. Отсутствие ясно очерченных вариантов будущего — одна из причин дискретности сегодняшнего исторического сознания, которое не знает, как приспособить прошлое к презентистским идеалам.

В этом плане важно обратить внимание на образ будущего, доминирующий в массовой культуре. Д. Лоуэнталь справедливо заметил, что «научная фантастика — ключ к пониманию нашей озабоченности прошлым»[910]. В современной массовой культуре среди прочих наблюдается господство двух популярных вселенных: миров недалекого будущего, переживших какую-либо глобальную катастрофу, и средневековых фэнтези-миров. В них разворачивается действие популярных фильмов, сериалов, книг и видеоигр, создаются сообщества, интернет-мемы и т. д. Популярность первого жанра во многом основана на страхе перед современными вызовами и угрозами (вирусы, природные катаклизмы, ядерная война, искусственный интеллект и т. д.)[911].

Страх перед губительной неизвестностью порождает потребность в проработке подобных сценариев, результатом чего становятся произведения, местом которых выступает мир, переживший ядерную или иную глобальную катастрофу, уничтожившую почти всю знакомую нам цивилизацию. Примечательно, что такая модель может содержать смыслы, связанные не только с катастрофой, но и со спасением, поскольку выжившим предоставляется возможность построить новый, лучший мир с нуля[912]. Тем не менее картина такого мира обычно довольно безрадостна. Часто среди оставшихся в живых людей формируются жесткие тоталитарные общности, население которых в основном проживает в трущобах, образовавшихся среди остатков городов. Передвижение может быть ограничено либо напрямую — царящим в нем режимом, либо косвенно — подстерегающими на каждом шагу опасностями и угрозами. Пейзажи здесь обычно представляют из себя выжженные пустоши, развалины крупных городов, груды бетона и металла, одним словом, олицетворение конца эпохи и смерти. Обитатели таких миров обычно живут по принципу «человек человеку волк», встречающиеся им другие люди, как правило, враждебны. Культивируется их готовность предать и даже убить союзника, если это необходимо для собственного выживания. Нередко так поступают и главные герои.

Перспектива мрачного будущего, рисуемая нам подобными вселенными, диктует потребность в альтернативе. Ее предоставляет мир Средневековья, в антураже которого происходит действие большинства фэнтези-произведений. Выбор именно этой исторической эпохи объясняется несколькими причинами. По своей сути Средневековье представляет собой удобный «промежуточный» вариант: мир достаточно неразвитый в технологическом плане, чтобы оградить человека ото всех современных угроз, но в то же время намного более комфортный в бытовых аспектах, чем прежде. Средневековые пейзажи подразумевают господство природы, а значит жизни в гармонии с естественной средой. Границы такого мира менее выражены и предоставляют свободу для путешествий. Среди его обитателей культивируется братство, дружба, общинный уклад и т. д. Сами герои склонны к проявлениям традиционной рыцарской чести и человечным поступкам.