Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах

Если чешские романтические националисты предпочитали черпать вдохновение в событиях языческой старины, когда мудрая Либуше правила в стольном Вышеграде, то их словацкие коллеги вполне закономерно романтизировали уже присутствовавшие в словацкой культуре медиевальные образы из эпохи Великоморавской державы — прежде всего, фигуры славянских просветителей Кирилла и Мефодия, а также князя (короля) Святополка Моравского (871–894). Наиболее показательны в этом смысле две эпохальные эпические поэмы выдающегося словацкого литератора Яна Голлого (1785–1849) — «Святополк» (1833) и «Кирилло-Мефодиада» (1835). Основным сюжетом первой поэмы стал драматический эпизод из истории Великой Моравии, когда в 871 г. племянник плененного франками моравского князя Ростислава Святополк, посредством которого франки хотели установить свою власть в Моравии, переходит на сторону восставших мораван и возвращает своему народу долгожданную свободу. Наделяя Святополка чертами эпического героя — выразителя славянского национального характера и духа, Голлый постоянно вкрапляет в свое повествование элементы характерного для славянского романтического национализма ви́дения славян как свободолюбивого народа, склонного к мирному труду и демократии. Особенно интересна в этом отношении сцена на пиру у франкского правителя Карломана, когда Святополк, которого франки выпустили из заточения, чтобы сделать инструментом своей политики, рассказывает об истории и нравах славянского племени. Как отмечает словацкая исследовательница Г. Урбанцова, «в уста центрального персонажа Голлый по существу вкладывает характеристику древних славян, данную Гердером, а вслед за ним Шафариком и Колларом»[489].

Южнославянским аналогом возникшего в Чехии славянского романтического национализма был новый «иллиризм» — национальная идеология, рождение которой связано с именем выдающегося деятеля хорватского национального возрождения Людевита Гая. Как и ранний чешский национализм, иллиризм с момента своего возникновения был окрашен в панславянские тона. Неудивительно поэтому, что одним из важных мифов иллиризма стал миф о Чехе, Лехе и Русе, которые, согласно разбиравшейся нами выше традиции, некогда вышли из хорватского города Крапины. С некоторой долей условности можно даже говорить о том, что Крапина стала играть в иллирской идеологии роль, подобною той, какую играл Вышеград в медиевальных представлениях чешских националистов. Действительно, подобно Вышеграду Крапина могла быть репрезентирована как зримый символ славянской древности, хранящий воспоминание о былом единстве славян. Однако если в чешском национализме вышеградский миф присутствовал постоянно, то к крапинскому мифу в Хорватии обращались лишь время от времени. С хорватским романтическим национализмом и иллиризмом его связывает прежде всего сама фигура Людевита Гая — уроженца Крапины.

Гай не просто родился в Крапине. На родине Чеха, Леха и Руса прошли его детство и отчасти юность, и здесь во время учебы в монастырской школе определились его интересы и направление деятельности, которому он оставался верен всю свою жизнь. С легендой о крапинских княжичах Гай познакомился еще в детстве, услышав ее из уст старого слуги Матеуша. Позднее, внимательно прочитав в монастырской библиотеке труд Венцеслава Скленского о крапинских древностях, 16-летний гимназист Гай задумал написать книгу о Крапине, чтобы, таким образом, познакомить с историей Чеха, Леха и Руса как можно больше своих соотечественников. Первоначально желание юноши не нашло сочувствия у его учителей, однако чуть позже, когда Гай перешел на учебу в Карловац, его учитель счел идею полезной, и он смог осуществить свою мечту. Книга «Крапинские замки» с подробным изложением сюжета о Чехе, Лехе и Мехе[490], написанная Гаем на немецком языке, вышла в 1826 г., став таким образом первым опубликованным произведением будущего национального будителя[491]. Несмотря на небольшой объем, роль этой книги была весьма велика. Ее появление не просто означало новый этап в деле популяризации крапинской легенды, но и вводило ее в новый контекст славянского романтического национализма, южнославянской версией которого можно считать хорватский «иллиризм» первой половины XIX в., основателем и вождем которого был Людевит Гай. В свою очередь не будет преувеличением сказать, что и сама легенда, произведя своим содержанием глубокое впечатление на юного Людевита Гая, немало способствовала его сознательной культурной самоидентификации. Показательны слова Л. Гая из его автобиографии, где он говорит о воздействии на него крапинской легенды: «Это сохраненное в простом народе предание, так сказать, святая всеславянская история, связанная со всеми теми важными местами, о которых все еще рассказывают всевозможные интересные подробности, пробудила в юношеской моей груди первое чувство народности и живое желание обо всех этих сюжетах ясно рассказать» (перевод Д. Е. Алимова)[492].