Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России

Медиевальные сюжеты были представлены и в других драматических произведениях конца XVIII в. («Семира» А. П. Сумарокова, «Велесана» Ф. Я. Козельского, «Ольга» Я. Б. Княжнина, «Пламена» и «Идолопоклонники, или Горислава» М. М. Хераскова, «Владимир Великий» Ф. Ключарева и др.). Русские драматурги обращались в своем творчестве в основном к древнейшему периоду русского государства, хотя интерпретировали его довольно вольно. Во многом это было связано с тем, что у Руси не было своей Античности, хотя она в эпоху классицизма выступала идеалом и образцом. Тем самым древнерусская древность как бы рифмовалась с Античностью, занимала ее место в отечественной истории.

В заключение необходимо сказать о попытках визуализации средневекового прошлого, связанных с «народными картинками» – лубками. Их появление в России относят к середине XVII в. Изначально они были связаны большей частью с религиозной тематикой, рассказами о чудесах и демократической «литературой для народа» – сказками, притчами, баснями. Историческая проблематика в них появляется поздно, народ мало интересовался историей.

Историческая память проявлялась в сказаниях о древнерусских богатырях (Илье Муромце и др.), которые представлены в лубках довольно широко. Они известны с первой половины XVIII в.[472] Но если тексты о богатырях связаны с древнерусскими былинами, где герои действуют в прошлом во градах Киеве и Муроме, то визуальный ряд полностью относится к Новому времени. Богатырь Илья Муромец на картинках носит камзол и шляпу XVIII в., парик, машет шпагой и т. д. По лубочным изображениям сложно составить полное впечатление, как граверы-художники воображали себе Средневековье. В лучшем случае это весьма стилизованные, часто заимствованные с европейских источников изображения витязей. Это сказочные, а не исторические образы, более близкие к книжному Еруслану Лазаревичу или Бове Королевичу, нежели к Киевской Руси.

Из русской средневековой истории в лубки первой половины XVIII в. попали два сюжета (от более раннего времени сохранившихся экземпляров таких лубков нет). Это «Сказание о об осаде Белгорода печенегами и о белгородском киселе», заимствованное из «Синопсиса»[473], и «Сказание о Мамаевом побоище». Д. Ровинский отмечал необычайную популярность сюжета о Куликовской битве в народе: «Народ хорошо понимает, что это была не заурядная удельная резня… а битва народная, на смерть, – за родную землю, за русскую свободу… за жен и детей, за все, что было русскому человеку и свято, и дорого; вот почему Слово о Мамаевом побоище имеет для него такой глубокий интерес и почему на это событие сделана и самая громадная из всех народных картинок (почти трехаршинного размера), в четырех разных переводах… Сколько раз случалось мне в былое время слышать чтение этого побоища в простонародьи; читает полуграмотный парень чуть не по складам: братцы пос-то-им за зем-лю рус-скую. Ря-дом ле-жат кня-зья Бе-ло-зерские… у-бит… у-бит, – кажется, что тут за интерес в рассказе, а все как один, и старый и малый, навзрыд плачут»[474]. Конечно, этот рассказ относится к XIX в., но если печатные лубки о Мамаевом побоище относятся как минимум к первой половине XVIII в., то вполне возможно, что культ героев Куликовской битвы в народе существовал и в XVI (когда появляется развернутая версия «Сказания о Мамаевом побоище»), и в XVII, и в XVIII столетиях.

В этом сюжете примечательно, что из всей средневековой русской истории народная память отобрала не Крещение Руси, не историю Рюрика и первых князей (Владимира и Ольги), не татарское нашествие, не подвиги Александра Невского, не собирание Руси Иваном III, не кровавые времена Ивана Грозного, не даже Смутное время, а Куликовскую битву. Это, с одной стороны, указывает на системообразующую символическую роль образа Куликовской битвы для русского исторического дискурса, с другой – подчеркивает несовпадение народного восприятия и поздних интеллектуальных конструктов, которые историки нашего времени часто принимают за рефлексию исторической памяти общества.

* * *