Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России

«Настоящее бывает следствием прошедшего. Чтобы судить о первом, надлежит вспомнить последнее; одно другим, так сказать, дополняется и в связи представляется мыслям яснее», – писал Карамзин в 1811 г. в «Записке о древней и новой России»[482]. Роль историографа в становлении российского медиевализма сложно переоценить[483]. Карамзин утверждал, что у России есть прошлое, и это прошлое определяет ее настоящее и будущее. Извлекая на свет знания о прошлом, в том числе средневековом, мы можем лучше понять и усовершенствовать настоящее. По словам Г. П. Макогоненко, «Карамзин, пожалуй, впервые формулирует мысль о преемственности исторического развития России»[484]. Это не совсем так – преемственность пытались обосновать и Татищев, и Ломоносов, да и в более ранних текстах (той же «Степенной книге») обосновывается континуитет Древней и Московской Руси. Заслуга Карамзина в том, что он, благодаря литературному таланту и популярности своей «Истории государства Российского», смог внедрить эту идею в массы и сделать ее частью общественно-политического дискурса.

История для Карамзина есть учительница жизни, существующая для того, чтобы из нее извлекали моральные уроки: «История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего. Правители, законодатели действуют по указаниям Истории и смотрят на ее листы, как мореплаватели на чертежи морей. Мудрость человеческая имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременна… История, отверзая гробы, поднимая мертвых, влагая им жизнь в сердце и слово в уста, из тления вновь созидая Царства и представляя воображению ряд веков с их отличными страстями, нравами, деяниями, расширяет пределы нашего собственного бытия; ее творческою силою мы живем с людьми всех времен, видим и слышим их, любим и ненавидим; еще не думая о пользе, уже наслаждаемся созерцанием многообразных случаев и характеров, которые занимают ум или питают чувствительность»[485].

В прошлом кроются идеалы и образцы правильного поведения, верного выбора, прошедшего проверку историей. Отсюда и вытекал медиевализм Карамзина: его рассуждениях о настоящем России центральное, основополагающее место занимает апелляция к Средневековью. «Древнюю Россию» он противопоставляет «Новой России». Через актуализацию медиевальных образов историк обнажал фундаментальную проблему России: противоречие между традицией и реформой, «почвой» и Европой, самобытностью и вестернизацией как синонимом модернизации (Карамзин рисует эту проблематику в других терминах и образах, но суть такова).

Главный вред, который принесла с собой «Россия Новая», под которой он понимает страну после реформ Петра Великого[486], – игнорирование опыта истории России, неуважение к нравам и обычаям русского народа. Карамзин обличал Петра: «Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам?» Историограф делает обидный вывод: «Не говорю и не думаю, чтобы древние россияне под великокняжеским, или царским правлением были вообще лучше нас… однако ж должно согласиться, что мы, с приобретением добродетелей человеческих, утратили гражданские. Имя русского имеет ли теперь для нас ту силу неисповедимую, какую оно имело прежде? И весьма естественно: деды наши, уже в царствование Михаила и сына его, присваивая себе многие выгоды иноземных обычаев, все еще оставались в тех мыслях, что правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а Святая Русь – первое государство. Пусть назовут то заблуждением; но как оно благоприятствовало любви к Отечеству и нравственной силе оного! Теперь же, более ста лет находясь в школе иноземцев, без дерзости можем ли похвалиться своим гражданским достоинством? Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр»[487].

Поэтому Иван III как первый самодержец – это уже новая Россия, а стрелецкое самовластье при Софье два века спустя – это еще проявление «России древней». Иными словами, понятия варьировались. При этом эпоха Петра – несомненно, «Россия новая».

Медиевализм оказывался важнейшей частью концепции Карамзина, потому что для обоснования отличия пути России от европейской модели нужно было указать период, когда эти отличия не просто проявлялись, но обусловливали мощь и величие России. А это была древность, Средневековье, в недрах которых, с одной стороны, был обретен опыт республиканского правления (самый яркий пример – Новгород), с другой – на этом опыте Россия убедилась в преимуществах самодержавной формы правления, и самодержавие стало «палладиумом России». Древняя Россия, по выражению Ю. В. Стенника, была объявлена Карамзиным «хранителем духовного опыта» россиян[488].