Часто по утрам я чувствовал себя никому не нужным, загнанным в тупик, потому что не мог понять, что делать. Тогда я выходил и рисовал, и всё менялось: это дает мощный прилив освежающих ощущений и понимания. А когда ты приносишь рисунки в мастерскую, то вспоминаешь все эти ощущения и понимаешь, о чем будет картина. Работать без этого мне кажется неинтересно – слишком отъединенно, слишком схоластично. Хочется, чтобы в живописи присутствовала обыденная, повседневная жизнь.
Места, где Ауэрбах делал зарисовки, естественным образом располагались в пешей доступности от мастерской – иногда очень близко, иногда, как Примроуз-хилл, чуть подальше. Сюжетом серии картин 1965–1967 годов стал перекресток у станции метро «Морнингтон-Кресент», где соединялись три улицы: Кэмден-Хайстрит, Краундейл-роуд и сама Морнингтон-Кресент. Не унылый пригород – слишком близко к центру – но определенно урбанистическая мешанина, типичная для Лондона.
Критик Роберт Хьюз записал, какие образы и запахи обрушивались на него, когда он выходил из метро и шел в гости к Ауэрбаху: «Изогнутые уличные фонари, дорожные знаки и V-образные металлические барьеры возвышались над забегаловками с жареной рыбой и картошкой, над букмекерскими конторами, среди рева и вони транспорта»[275]
. Чуть дальше и ниже всей этой путаницы и хаоса виднелось несколько старых построек: мюзик-холл, здание станции метро, бывшая сигаретная фабрика и статуя политика XIX века Ричарда Кобдена. Ауэрбах любил упоминать последнего в названиях своих картин как «тестя Сикерта» – игривая отсылка к прошлому.Фрэнк Ауэрбах
Э.
1963
Из этого сенсорного и архитектурного хаоса Ауэрбаху удалось сделать несколько картин, по-своему столь же упорядоченных, как иные работы Мондриана.
Фрэнк Ауэрбах
1966
Летом 1967 года Коссоф начал регулярно посещать Уиллесденский спортивный центр – место настолько негламурное, что казалось прямо-таки экзотическим. Это было новое здание на Доннингтон-роуд, поблизости от дома в Уиллесден-Грин, куда недавно переехала семья художника. Коссоф водил туда своего маленького сына на уроки плавания. Но скоро у этих каникулярных вылазок появилась и вторая цель. Коссоф стал рисовать бассейн, плотно набитый плавающей детворой, ныряющей, плещущейся и кричащей. Это была исключительно оживленная и сложная натура: муниципальная архитектурная коробка, полная шума ребятни, где свет, льющийся через стеклянную стену, менялся каждый раз, когда солнце заходило за облако или просто передвигалось по небу. Художник был очарован этой изменчивостью, «тем, как бассейн менялся в течение летних месяцев и как, в зависимости от времени дня, шум усиливался или стихал». «Мне казалось, что это соответствует изменениям во мне самом»[276]
, – вспоминал он.