Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Партикуляризм межвоенного периода, хотя и был заимствован из более ранних западных исследований, содержал некоторые существенные новые элементы. Исчезли формалистические ограничения, которые обрекали русских на их собственное прошлое, обвиняя в экономическом застое русский характер. На их место пришел новый аргумент: русский национальный характер означал, что экономический прогресс будет достигнут высокой ценой, но ценой, которую можно и нужно заплатить. Поэтому Келвин Брайс Гувер – совсем не друг Советского Союза – признал голод в качестве одного из методов для мотивации. Стюарт Чейз утверждал ценность перестройки экономики, даже если это приведет к кровопролитию. Джордж Каунтс превратил этот вопрос в проблему культурной трансформации: советские усилия по экономической революции поддержали благотворную психологическую революцию – которая также должна была привести к тяжелым жертвам. Мастер слова Брюс Хоппер придумал фразу, которая объясняла выгоды и потери: Россия готова «голодать ради величия» [Hopper 1931: 179]. То, что русские, возможно, обречены на величие, было новаторским элементом в американской мысли. Но принятие идеи о том, что такого величия лучше всего достичь с помощью голода, создает пугающую картину социальных изменений – и зловещее предзнаменование реакции американцев, когда в России реально разразился голод.

Глава 9 Голодая ради величия

Голод в СССР 1932–1933 годов имел катастрофические последствия. Он унес жизни восьми миллионов человек и опустошил основные житницы Советского Союза: Украину, Поволжье, регион Северного Кавказа и Казахстан[390]. Его последствия в конечном счете превысили даже это чудовищное число погибших, поскольку он ознаменовал окончательную победу центральной советской власти над крестьянством [Fitzpatrick 1994; Виола 2010; Lewin 1985]. Хотя засуха, возможно, и способствовала возникновению проблем в сельской местности, голод никоим образом не был стихийным бедствием. Выражаясь простыми словами русской крестьянской пословицы: «Неурожай от Бога, голод от людей». Современные ученые согласны с этой мыслью; как выразился нобелевский лауреат Амартия Сен, «голод – это та ситуация, когда некоторым людям не хватает еды. Это не та ситуация, когда еда отсутствует» [Sen 1981: 1].

Данный голод возник из-за намерения советского руководства взять сельскую местность под экономический и политический контроль. Центральным инструментом в этой кампании был колхоз. Согласно остроумной, но жестокой фразе одного западного экономиста, целью коллективизации было не создание коллектива, а коллекционирование, иными словами помещение зерна и его производителей под центральный контроль [Nurkse 1953: 43]. Действия государства по созданию этих земледельческих хозяйств в сельских округах, заменяющих сельские структуры, ускорились и активизировались в ходе первой пятилетки. Утверждение о том, что русские крестьяне добровольно вступили в колхозы, было одним из многих жестоких вымыслов, распространенных во времена советского стремления к индустриализации. Наиболее эффективными инструментами вербовки были не мечты о механизированных фермах или обещания увеличения производства, а угрозы и применение насилия.

Советская коллективизация была наиболее всеобъемлющим и эффективным оружием в битве за сельскую Россию. Эта битва велась на различных фронтах в течение первого десятилетия существования Советского Союза, становясь все более ожесточенной. Голод был результатом этой битвы. Русские в деревнях хотели сохранить контроль над частью своего урожая (для личного пользования и продажи на местах), в то время как центральная советская власть настаивала на том, что урожай необходим для достижения экономических целей пятилетних планов. Зерно было нужно, чтобы прокормить растущее число рабочих в бурно развивающихся городах, а также на появляющихся посреди степи новых промышленных предприятиях. В то же время экспорт зерна мог помочь в приобретении иностранной техники для дальнейшего развития индустриализации[391].

Советские чиновники также признавали политические преимущества коллективизации. В сущности, сельская местность была не только основным источником продовольствия для СССР, но и местом проживания многих из числа тех, кто меньше всего стремился к коллективизации. Разрушая местные структуры и превращая земледельцев в рабочих, занятых в колхозах, центральная советская власть установила беспрецедентный контроль над сельской местностью. Сельские жители, хорошо осознавая угрозу, которую колхозы представляли для их политической независимости и экономического благополучия, оказывали согласованное сопротивление коллективизации – то, что один из ведущих историков этого явления назвал «забастовкой зерна» [Penner 1998b; Penner 1998a; Грациози 2001].