Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Чтобы заставить крестьянство, все сильнее проявляющее упорство, вступать в колхозы, власти прибегли к чрезвычайным мерам. Крестьяне заплатили высокую цену за сопротивление навязыванию советской власти. Власти объявили войну кулакам (этим термином ранее называли богатых крестьян, но к концу 1920-х годов он стал относиться к противникам коллективных хозяйств). Приравнивая сопротивление коллективизации к отсталости, а колхозы – к современности, власти направляли вооруженных рабочих и солдат на «хлебный фронт» и отказывали в необходимых поставках сокращающимся и осажденным «индивидуальным» хозяйствам. В конце концов они реквизировали все зерно в деревне – включая не только семенное зерно, но и то, что было нужно для продовольствия, – чтобы вести дальше процесс, который один сельскохозяйственный чиновник назвал «колоссальной программой строительства» в промышленном секторе[392]. Другими словами, недостижимые цели промышленного роста частично финансировались за счет вынужденного снижения уровня жизни. Хотя все русские (за исключением немногочисленной партийной элиты) страдали от дефицита, сельская Россия была опустошена. Обращение с крестьянами было настолько жестоким, что один из советских чиновников спросил, «считает ли советская власть крестьян людьми». И было много причин для таких сомнений [Осокина 1993: 44–62; Осокина 1998: 120].

Слухи об этом ужасающем положении дел распространялись медленно, если вообще распространялись. Этот кризис был, по словам одного русского историка, «совершенно секретным голодом». Во внутренних советских документах избегали термина «голод», вместо этого используя фразы вроде «хорошо известные события» или «затруднения на хлебном фронте» [Ивницкий 2000: 289]. Сталин презирал такие эвфемизмы, вместо этого обвиняя крестьян в инициировании «итальянки» (забастовки замедленного действия), саботаже и «тихой войне»[393]. Голод вызвал мало интереса со стороны западных новостных агентств. Как могла такая невероятная трагедия получить столь малое внимание?

Свою роль явно сыграла цензура, поскольку пресс-служба НКИД (Народного комиссариата иностранных дел) усердно работала над тем, как происходило освещение событий в СССР. В начале 1930-х годов четыре владеющих несколькими языками цензора утверждали каждую телеграмму или телефонный отчет перед передачей. Они также постфактум получали резюме статей, избежавших цензуры. Также активность проявляли советские официальные лица, которые, используя свои контакты с американскими редакторами, лоббировали другой подход к освещению событий или иногда продвигали других репортеров. Среди таких контактов были редакторы «New York Times» и «United Press Syndicate»[394]. Цензура, конечно, не была советским нововведением. Целый отдел царского Министерства внутренних дел занимался отслеживанием и контролем внутренней и международной прессы, освещающей события в стране, и они удаляли даже самые безобидные ссылки на что-либо слегка спорное. Большевистская цензура, введенная в первые дни советской власти, резко ограничила распространение новостей о России за рубежом.

Но советскую цензуру нельзя было назвать герметичной даже во время такого кризиса, как голод. В нескольких западных газетных статьях описывалось положение в сельских районах СССР в 1932 и 1933 годах. Какими бы поверхностными они ни были, в них содержалось множество объяснений, которые переключали внимание с самого голода на его причины.

Многие из тех, кто писал о голоде, винят в таком освещении сочетание идеологической ангажированности и индивидуального предательства. Несколько западных журналистов, утверждают эти авторы, были либо очарованы коммунизмом, либо им давали взятки, и поэтому они лгали о событиях в СССР, скрывая, а не освещая голод[395]. И действительно, в этом утверждении есть доля истины.

Но если вина за сокрытие голода лежит на небольшой группе коррумпированных или скомпрометированных журналистов, то чем объясняется его освещение в некоторых западных газетах и у многих американских экспертов, которые знали о положении в сельской местности? Ответ не ограничивается индивидуальными политическими убеждениями и вероломством отдельных личностей, а коренится в давних (даже весьма потасканных) аспектах западного понимания России. Такие журналисты, как Уолтер Дюранти («New York Times»), Морис Хиндус (внештатный сотрудник) и Луис Фишер («The Nation»), действительно предоставили важную информацию о голоде. Тем не менее их репортажи мало чем отличались от репортажей других журналистов, которые позже осудили голод: Юджин Лайонс («United Press») и Уильям Генри Чемберлин («Christian Science Monitor»).