Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Критика Липпмана и Мерца оказала непосредственное влияние на репортажи из Советской России. Официальные лица Американской администрации помощи, проницательные творцы американского общественного мнения, настаивали на том, чтобы работников АРА в Россию в 1921 году сопровождали американские журналисты. Среди журналистов был репортер «New York Times» Уолтер Дюранти, который всю войну вел репортажи с передовой в Прибалтике, а также во Франции, после чего предался угрюмой агрессивности в Париже. Глубоко уязвленные критикой Липпмана и Мерца прошлым летом, редакторы «Times» надеялись снять напряженность в парижском офисе газеты, одновременно улучшив свое представительство и, возможно, даже репутацию в Москве. Дюранти страстно желал вернуться к яркой и независимой жизни военного корреспондента. Поездка в Советскую Россию для освещения работы АРА предоставила ему самостоятельность и новые впечатления, которых он желал. Неудивительно, что Дюранти позже вспоминал с типичным спокойствием и бравадой: «…удача улыбнулась мне в виде великого русского голода» 1921–1923 годов. Возможно, его редакторы также почувствовали себя счастливыми в результате такого поворота событий [Salisbury 1980: 461–462; Duranty 1935: 103].

Москва пришлась Дюранти по вкусу. Он изображал беззаботность в условиях голода, который наблюдал, считая себя крайне закаленным после того, что он перенес во время работы в военное время. Позже в заметке об авторе утверждалось, что военный опыт Дюранти обеспечил «такое боевое крещение, что ничто из увиденного им впоследствии в Советском Союзе не могло заставить его и глазом моргнуть» [Duranty 1937: 335]. После своей первой поездки по пострадавшим районам он сообщил, что у русских было такое же отстраненное отношение к своим страданиям, как и у него самого: «Русские люди, всегда терпеливые, умирают тихо, но они умирают». Умирая от голода, они не проявляли никаких эмоций, кроме «отчаянного фатализма»[399]. Конечно, как иностранный журналист сам Дюранти был защищен от большинства трудностей. Следующие десять лет он вел в Москве безбедную холостяцкую жизнь. Частые поездки во Францию, в Соединенные Штаты или в его родную Англию давали передышку от тягот русской жизни.

Репортажи Дюранти 1920-х годов достигли широкой аудитории, вызвав бурную реакцию различных политических течений. Один из сочувствующих Советам, Александр Гумберг, обвинил Дюранти в том, что он использовал уксус вместо чернил, когда писал о России. Однако другие, наоборот, обвиняли его в использовании слишком большого количества меда, поскольку Дюранти быстро заработал репутацию человека, симпатизирующего Советскому Союзу. Один шутник переименовал «Times», по крайней мере для статей о России, в «The Uptown Daily Worker»[400].

Если рассматривать репортажи Дюранти только с узко политической точки зрения, то это может вести в заблуждение. С первых дней своего пребывания в России он отрицал какие-либо политические мотивы. В 1924 году, во время отпуска в Париже, Дюранти серьезно повредил ногу, и травма потребовала частичной ампутации – хотя позже он будет утверждать, что это ранение было получено на войне. Восстанавливая силы, репортер размышлял о своем будущем. Дюранти рассказал своему редактору об искреннем желании вернуться в Москву. Он признал, что большевизм для него сводится лишь к куче «диких экономических теорий», а коммунизм является всего лишь «фасадом». Но за всем этим стояли «волнения и беспорядки великой молодой нации» и драмы быстрых перемен в стране, «недавно освобожденной от <…> феодализма». Позже он назвал себя «настолько противником большевизма, насколько это возможно»[401]. Какими бы ни были его недостатки как репортера (подробнее об этом ниже), его движущей силой были не политические убеждения, а личные устремления. Даже прославленный Харрисон Солсбери, который позже вел репортажи из России для «Times», назвал его «просто аморальным» и настаивал на том, что «Макиавелли, а не Маркс» был личным богом Дюранти [Salisbury 1980: 460].