Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Фишер отправился в Россию в поисках «не лучшего настоящего, а более светлого будущего». То, что он увидел в Москве, сразу же произвело на него впечатление. В 1922 году, когда раны Гражданской войны все еще были видны, и в разгар голода Фишер упивался Советской Россией, этим «царством бездомных». Он продолжал работать внештатным репортером, публикуясь в солидной газете «New York Evening Post», а также в Еврейском телеграфном агентстве. В 1923 году, во время обратной поездки в Нью-Йорк, Фишер пробился на должность корреспондента «The Nation», в то время полной советских энтузиастов. Фишер надеялся использовать симпатии «The Nation», которые полностью совпадали с его собственными, для получения привилегированного доступа к советским чиновникам. Он писал Троцкому: «Я не ищу сенсаций <…> “The Nation” – серьезное издание, которое всегда было дружелюбно настроено по отношению к Советской России». Вернувшись в Москву, он вскоре сошелся с группой западных журналистов, особенно с Дюранти, Чемберлином и Полом Шеффером, корреспондентом газеты «Berliner Tageblatt». Он продолжал размещать статьи в журналах, начиная с «Menorah Journal» и заканчивая «Asia», и даже на протяжении четырех несчастливых месяцев работал в официальном советском информационном агентстве ТАСС. Но должность в «The Nation» будет его опорой в течение следующих двух десятилетий [Fischer 1940: 46–47, 61–62, 208][407].

Репортажи Фишера о Советской России действительно соответствовали его обещаниям Троцкому, хотя им двигало не столько восхищение, сколько идеологическая преданность. Как и сам Троцкий, Фишер рассматривал введение новой экономической политики как отступление, тактически необходимое, но в конечном счете не способствующее интересам социализма. Он призвал Политбюро защитить социалистические «командные высоты» от склонных к капитализму крестьян на «равнинах». Фишер, как и многие большевики, описывал разделение между городом и деревней как стремление прогрессивного пролетариата побороть реакционное крестьянство. Он считал крестьян отсталыми, непродуктивными, не склонными к социализму и поэтому обреченными на окончательное вымирание. Его подозрительное отношение к крестьянству зародилось при НЭПе и со временем только росло [Fischer 1926: 471–473; Fischer 1930a: 370].

В 1920-е годы Фишер был гораздо более резок в отношении советской экономической политики, чем в отношении советской дипломатии. Бо́льшую часть середины 1920-х годов он посвятил серьезному исследованию советской внешней политики, беседуя с руководством Народного комиссариата иностранных дел. Благодаря этим многочасовым беседам Фишер установил особенно тесную дружбу с комиссаром иностранных дел Г. В. Чичериным. Книга вскоре стала (по его словам) «историей жизни Чичерина». Неудивительно, что Фишер сочувственно толковал советскую дипломатию. Он подчеркнул упущенные Западом возможности по включению нового советского государства в международные политические и экономические системы. Он хвастался Чичерину, что в своей работе представляет его «политику и деятельность в почти безоговорочно дружественном духе», и был одновременно обижен и разгневан, когда советский чиновник отказался написать предисловие к его книге [Fischer 1940: 140; Fischer 1930b; Fischer 1960: V–VIII][408].