Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

С началом первой пятилетки к Фишеру и Чемберлину, которые стали иностранными корреспондентами из-за желания лично наблюдать за большевистским правлением, присоединился Юджин Лайонс. Лайонс приехал в Москву в 1928 году; предыдущие пять лет он работал в советских информационных органах в Соединенных Штатах: сначала в журнале «Soviet Russia Pictorial», а затем в Российском телеграфном агентстве – предшественнике ТАСС. Хотя он не вступил в Коммунистическую партию, интерес Лайонса к делам в СССР был скорее политическим, чем журналистским: «Эмоционально и профессионально, – вспоминал он, – я жил близко к новой России». Получив должность корреспондента в Москве от «United Press», он вскоре получит возможность жить не рядом, а непосредственно в России. Переход от пролетарского ТАСС к буржуазному «United Press», по мнению Лайонса, не означал отказа от советского дела, а напротив, позволял служить ему более стратегически. Через шесть недель после десятой годовщины большевизма Лайонс и его семья отправились в «страну [их] мечты». Лайонс встретил в Москве своего товарища по паломничеству Фишера и вскоре начал свою работу репортером в Москве [Lyons 1937a: 37–41, 46–49]. Обязанности сотрудника телеграфной службы несколько отличались от обязанностей других репортеров. Корреспонденты «United Press» должны были выпускать множество коротких новостей и оставаться близ центра событий, чтобы не пропустить важные новости. В то время как другие иностранные корреспонденты в Москве работали над обширными проектами, часто сопровождающимися исследовательскими поездками, Лайонс выпускал постоянный поток неподтвержденных репортажей из Москвы. Возможно, по этой причине Лайонс и его жена Билли быстро стали центром социальной сети иностранцев, организовав неформальный салон как для проживающих здесь, так и для приезжающих с Запада [Lyons 1937a: 80][409].

Лайонс занял репортерскую позу, которую сам считал классической, «слегка циничную и немного скучающую», но не настолько дерзкую или романтичную, как у Дюранти в качестве военного корреспондента на советском фронте. Эта отстраненность вскоре стала прикрывать растущие сомнения Лайонса в отношении Советского Союза; хотя он поклонялся ему издалека, но, оказавшись вблизи, вскоре стал сомневаться[410]. И все же он продолжал работать и писал прямолинейные, хотя и мягкие сообщения о крупных партийных мероприятиях, новых выставочных объектах и тому подобном. Большой прорыв Лайонса произошел в ноябре 1930 года, когда пресс-служба удовлетворила одну из его обычных – даже ритуальных – просьб взять интервью у Сталина. Само интервью прошло в непринужденном тоне, внимание было сосредоточено как на дочери Сталина, так и на его планах относительно будущего советской экономики. Многочисленные сообщения об этом интервью появились в американских новостных журналах, где подчеркивались якобы грузинские черты Сталина, такие как «широкие восточные жесты». Если Лайонс расценил интервью как успех и продвижение в карьере, то пресс-служба высмеяла его серьезность по сравнению с тоном Дюранти в интервью, вышедшем вскоре [Lyons 1931][411]. В других отчетах Лайонса мало что указывало на какое-либо недовольство.

Если Чемберлин, Фишер и Лайонс отправились в Советский Союз как в паломничество в далекую Мекку, то для журналиста Мориса Хиндуса поездка в СССР в 1923 году была возвращением домой. Он родился с фамилией Гинделович в крошечном белорусском городке Большое Быково, подростковые годы провел в северной части штата Нью-Йорк, а в 1915 году окончил Университет Колгейт. Его возвращение в Россию было частью миссии по восстановлению репутации русского крестьянина. После окончания Колгейта, проходя обучение у литературоведа Лео Винера в Гарварде, Хиндус наткнулся на описания Л. Н. Толстого и А. П. Чехова: крестьяне там изображались барахтающимися в «грязи, пьянстве и жестокости, [а также] <…> в унынии и дикости» [Hindus 1971: 17; Hindus 1920: XI, 311]. Читая эти рассказы в отдаленных уголках библиотеки Гарварда, Хиндус затосковал по деревне своего детства и возненавидел писателей, которые высмеивали русских крестьян за их предполагаемое отсутствие интеллекта, индивидуализма и трудолюбия. Он критиковал эти описания в книге 1920 года «Русский крестьянин и революция». Хотя Джеройд Робинсон высоко оценил обработку фактического материала в этой книге, а также ее читабельность, мало кто обратил на нее внимание [Robinson 1921b: 455]. Осуждая стереотипы касательно русского крестьянина, Хиндус предложил множество собственных обобщений: крестьяне были «провинциальны» и эгоистичны и жили на «низком культурном уровне». Но самые большие проблемы крестьян, настаивал Хиндус, основывались на обстоятельствах, а не на характере: их сдерживали «примитивная» организация и технологии [Hindus 1920: 308–323].