Лайонс помнит о встрече с Уманским лишь немногим больше, чем то, что описано в «Командировке в утопию». Он вспоминает, что это не было «общим заседанием» иностранных корреспондентов, и [главному цензору] не нужно было делать ничего, кроме «намека» на то, что следует делать. Лайонс не может вспомнить, кто присутствовал на встрече или <…> где она проходила. Однако он добавляет, что «предположительно» там присутствовал Дюранти[460]
.Независимо от того, произошло ли это вечернее событие так, как описал его Лайонс, Дюранти действительно «низвергнул» своего соотечественника Джонса. В статье, которая остается хрестоматийным примером двуличия, Дюранти раскритиковал мнение Джонса как «несколько поспешное» и основанное только на небольших поездках на Украину. (Следует отметить, что Джонс путешествовал больше, чем сам Дюранти.) В статье Дюранти, опубликованной под заголовком «Русские недоедают, но не голодают», цинично отмечалось, сколько раз иностранцы преждевременно «сочиняли эпитафии Советскому Союзу». Дюранти высмеял последнюю попытку Джонса, заявив, что тот «не видел мертвых или умирающих людей» и, следовательно, имел мало прямых доказательств голода. Дюранти не отрицал «плачевных» условий, но он видел причины проблем в «новизне и неправильном управлении коллективным хозяйством». В заслуженно получившем дурную известность абзаце Дюранти неуклюже соединил кулинарные и военные аналогии: «Но, грубо говоря, нельзя приготовить омлет, не разбив яиц, а большевистские лидеры [подобно военным командирам] <…> безразличны к последствиям, которые могут произойти». В словах столь же печально известных, хотя и менее выразительных, Дюранти добавил странное отрицание:
По всей стране ощущается серьезная нехватка продовольствия… Фактического голода или смерти от голода нет, но широко распространена смертность от болезней, вызванных недоеданием. <…> Обстоятельства тяжелые [особенно на Украине, Северном Кавказе и в Поволжье], но голода нет[461]
.Основная формула Дюранти – нехватка, даже недоедание, но не голод – была перенята из его ноябрьского цикла статей.
Фишеру, который точно не смог бы прийти на встречу, потому что он путешествовал по Соединенным Штатам, не требовалось особого официального поощрения, чтобы протестовать против сообщений о голоде. Он провел весну 1933 года, агитируя за американское дипломатическое признание СССР. Когда слухи о голоде достигли берегов Америки, Фишер громогласно опроверг эти сообщения. Он согласился с тем, что русские «голодны – отчаянно голодны», но объяснил это «переходом страны от сельского хозяйства к индустриализму». В каждом городе, который он посещал, Фишер категорически отрицал, что в России существует массовый голод. Утверждая, что дефицит имеется, но голода нет, в другой речи он заявил, что русский крестьянин будет приносить жертвы «до тех пор, пока выполнение его цели не будет видно невооруженным глазом в форме промышленного достижения». Тем же летом вернувшись в Россию, Фишер лишь слегка изменил свои репортажи. В его первой статье из Москвы, озаглавленной «Последний тяжелый год России», просто говорилось, что «первая половина 1933 года была очень трудной на деле. У многих людей просто не было достаточного питания». Фишер винил засуху и отказ крестьян собирать урожай зерна, которое потом сгнило на полях. Он признал, что правительственные реквизиции лишили сельскую местность продовольствия, но военные нужды (потенциальный конфликт с Японией) объясняли такую смертоносную исполнительность в сборе зерна[462]
. Его мысль, как и у Дюранти, осталась прежней: тяжелые времена, да, но голода нет.