Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

В то время как Фишер использовал угрозу войны для оправдания трудностей, Дюранти продолжал говорить о войне в метафорическом смысле. Возможно, вдохновленный советской риторикой, он упорно сравнивал коллективизацию с битвой между модернизирующими большевиками и отсталыми крестьянами. Отправляясь в очередной отпуск в апреле – на этот раз в Грецию, – Дюранти организовал поездку так, чтобы проехаться по Украине. Разговаривая с крестьянами на станциях по пути, он пришел к выводу, что слухи о голоде были необоснованными и всегда приписывались соседней деревне. Дюранти по-прежнему сохранял оптимизм в отношении будущего: «Был положен конец путанице и бесхозяйственности последних двух лет, и <…> Москва проявляет интерес» к крестьянам[463]. Несмотря на нехватку продовольствия, ситуация в советской деревне улучшалась.

К концу весны Гарет Джонс опроверг высказывания Дюранти в язвительной контратаке. Джонс настаивал на своем признании голода, утверждая, что оно основано на многочисленных беседах с иностранными дипломатами, а также с крестьянами из более чем двадцати деревень. Он также привел в качестве подтверждения цикл статей Маггериджа конца марта в «Manchester Guardian». Набросившись на московских журналистов, Джонс назвал их «мастерами эвфемизма и преуменьшения» из-за становящейся все более строгой цензуры. Письмо заканчивалось поздравлением с горьким подтекстом: советская попытка влияния на общественное мнение – политика распределения продовольствия (чтобы Москва оставалась «сытой») и централизация – сумели «скрыть настоящую Россию»[464].

Всего через два месяца после возвращения в Россию Дюранти умолял своих редакторов дать ему еще одну передышку от СССР. Редакторы «Times» отклонили его просьбу о поездке, поэтому Дюранти перенаправил свои жалобы другу и коллеге-журналисту Х. Р. Никербокеру. Он сказал Никербокеру: «…этот “голод” в основном чушь, как я вам и говорил, за исключением, может быть, Казахстана и Алтая, куда они вас не пустят <…> [НКИД], в частности, довольно капризно относится к журналистам, путешествующим в эти дни». Застряв в Москве и скучая, Дюранти вернулся к одной из своих любимых тем: страданиям русских. Он назвал большевиков «фанатиками, [которых] не волнует цена, выраженная в крови или деньгах». Страдания в России, подчеркнул он, не были строго советским явлением: «Это жестоко <…> но СССР близок к жестокой Азии, и поговорка “Жизнь – копейка” была вековым выражением человеческих ценностей в царской России». Статья заканчивалась признанием того, что «жизнь здесь тяжелая, и ей угрожают недоедание и болезни, которые из-за него возникают», но еще раз подчеркивалась конечная цель, оправдывающая эти жертвы: «фанатичное рвение» руководства к индустриализации[465].

В депеше начала августа снова упоминались слухи о голоде. Дюранти приписывал их антибольшевистским эмигрантским «фабрикам слухов» в соседних государствах. Советские власти, писал Дюранти, непреднамеренно подстрекали своих врагов, проводя «страусиную политику <…>, пытаясь скрыть [нехватку продовольствия] и некоторые из ее последствий». Такой дефицит «нанес тяжелый урон советской стойкости и даже советским жизням», сократив поставки продовольствия «ниже того, что обычно считается минимальными потребностями». Вскоре после этого Дюранти телеграфировал своему редактору, что, несмотря на слухи об обратном, слова «голод» следует избегать в новостях – в пользу приведенной выше формулировки о минимальных потребностях. В статье, озаглавленной «Отвергая отчет о голоде», Дюранти дал высокую оценку новому урожаю, не отрицая прошлых проблем: «До этого урожая картина была достаточно мрачной. Кремль безжалостно провел аграрную революцию коллективного хозяйства, и издержки были тяжелыми для русского народа, но теперь кажется, что революция завершена, потому что урожай действительно хорош»[466].

Летом к Дюранти вернулся оптимизм по поводу советского сельского хозяйства. Учитывая улучшение ситуации, он выразил свое беспокойство по поводу запрета на поездки: «Бедняги [в пресс-службе НКИД] выбрали этот момент, когда урожай ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОРОШ, чтобы запретить иностранным корреспондентам путешествовать». Он в очередной раз отрицал, что голод как таковой существовал, «но были тяжелые человеческие жертвы и много страданий, и сейчас, конечно, настал момент увидеть и сказать, что все стало лучше. Но [НКИД], похоже, этого не понимает». Игнорируя неоднократные возражения Дюранти против слова «голод», редакторы «Times» напечатали статьи из Вены и Берлина, в которых это слово использовалось. Они даже напечатали одну из статей самого Дюранти под заголовком «Тяжелые потери от голода на юге России». Эта статья продолжила его обычную тему: гибель людей произошла не от голода, а от болезней «из-за пониженной сопротивляемости». Уровень смертности был в три раза выше нормы на Украине, Северном Кавказе и Поволжье, писал Дюранти, но никакого «голода» не было[467].