Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Ко времени спора по поводу ложного голода 1935 года пять героев этой истории резко разошлись во мнениях. Хотя все они начали десятилетие с положительного отношения к Советам, Лайонс и Чемберлин разочаровались и теперь испытывали отвращение к «советскому эксперименту». Эти двое обрушились с резкой критикой как на Советский Союз, так и на его американских сторонников. Хиндус, Дюранти и Фишер быстро стали их мишенями, особенно из-за их освещения голода 1932–1933 годов.

Хиндус провел голодный год, курсируя между своей квартирой на Манхэттене и фермой на севере штата. В его публикациях 1933 года упоминался дефицит в сельской России, хотя и в загадочных фразах. В одной статье, например, он остановился на проблеме голода: он упомянул, что земледельцы «зачастую оставались без хлеба и без корма для своего скота», но подсчитал только потери скота. В книге «Великое наступление», которая начиналась с диалога о голоде, Хиндус предупредил, что 1932–1933 годы принесли «бедствия и лишения» во многие районы СССР. «Вина, – продолжил он, вторя Дюранти, – лежит не на России, а на русских» [Hindus 1933a: 464; Hindus 1933b: 105]. Возможно, как результат голода, Хиндус на два года обратился к художественной литературе, хотя и рассказал своему племяннику о кризисе в сельской местности, пытаясь отвратить его от коммунизма[484]. Хиндус вернулся к репортажам только в 1936 году, когда совершил свое третье паломничество на родину. Вернувшись в Москву после посещения своего места рождения, Хиндус тем не менее нашел много достойного восхищения в советской политической системе. Как он сказал сотруднику пресс-службы, «тот факт, что крестьянин в Советском Союзе может пахать на 15 сантиметров глубже, чем до революции, перекрывает все остальное, что произошло в стране»[485]. Наконец, в 1937 году он признал смертельный голод, приписываемый «исключительно» коллективизации. Тем не менее он продолжал уравновешивать издержки выгодами: «Несмотря на огромные материальные затраты, а также на жизнь людей и животных, коллективизация, на мой взгляд, представляет собой триумф революции» [Hindus 1937a: 613; Hindus 1938: 334–335]. Даже смерть части обожаемых им крестьян не ослабила его энтузиазма по поводу коллективизации.

Само по себе признание голода помешало карьере Хиндуса. Просоветский британский издатель Виктор Голланц по политическим мотивам отклонил предложение Хиндуса о следующей книге. Хиндус возражал на это, что он мог бы лучше послужить революции, написав о голоде, который он назвал «одной из величайших трагедий в истории человечества»[486]. И после публикации статьи под названием «Триумф коллективизации» в «Soviet Russia Today» Хиндус гневно отозвал ее продолжение ввиду разногласий с редактором относительно того, как описывать голод [Hindus 1937b: 14–15][487]. Вдобавок к этим издательским неудачам НКИД помешал ему вернуться в СССР в 1937 году[488]. Размышляя о Советском Союзе четверть века спустя, Хиндус утверждал, что история этой страны была в основном русской: все, что было создано, пришло «традиционно русским путем, по железному правилу сверху и при полном игнорировании человеческих жертв и свобод, которыми дорожит Запад» [Hindus 1961: XII]. Хиндус поддерживал экономическое и культурное развитие, документируя затраты, которые должны были заплатить крестьяне.

Дюранти точно так же никогда прямо не отказывался от своих прежних взглядов. В его более поздних работах упоминался голод, названый им «рукотворным», но были выражены сомнения в его происхождении. В своей последней книге (1949 года) Дюранти принес своего рода извинения: «Что бы ни говорили апологеты Сталина, 1932 год был годом голода». Хотя многочисленные страдания, возможно, казались непреднамеренными для находившихся «на местах», объяснил он, теперь он считает, что власти заслуживают порицания. Последнее доказательство Дюранти получил из речи Сталина: «Зачем винить крестьянина?.. Ибо мы [партия] стоим у руля» [Duranty 1949: 68–69; Taylor 1990: 236–237][489]. Хотя в своем восхвалении насилия он несколько поубавил пыл, Дюранти никогда не уклонялся от описания издержек советской индустриализации. И в этом он мало отличался от своих современников-журналистов, по крайней мере в том, как они реагировали на аграрный кризис.

Фишер с запозданием пересмотрел свои взгляды на Советский Союз, изложив свою новую точку зрения с большей вдумчивостью и значительно меньшим ядом, чем Лайонс и Чемберлин. В эссе Фишера в широко читаемой книге «Бог, который потерпел неудачу» (1950) голод приписывался «большевистской поспешности и догматизму». Размышляя о своих 15 годах восторженной поддержки СССР, Фишер пришел к выводу, что он «прославлял сталь и киловатты и забывал о человеке» [Fischer 2001: 209]. Но это было спустя много лет после самих событий.