Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Даже после своего скоропалительного отъезда из Советского Союза в 1934 году Лайонс, как и Чемберлин, неоднозначно писал о голоде. Например, он избегал слова «голод», хотя и ссылался (в начале 1934 года) на «тяжелые человеческие жертвы, понесенные в первой половине прошлого года нехваткой продовольствия и отсталостью промышленности». Он по-прежнему считал русский характер источником советских бедствий: «Кротость, терпение и способность страдать в одиночестве по-прежнему являются в высшей степени русскими качествами <…>, и их влияние на формирование советского эксперимента трудно переоценить». Он также открыто признался, что «лгал и преувеличивал происходящее в СССР» в течение шести лет работы в «United Press» в Москве. Эта ложь, которая сводилась к «замалчиванию огорчительных фактов и смягчению ударов», была не ответом на советские просьбы или угрозы, а попыткой оказать максимальную поддержку просоветскому делу в Соединенных Штатах[493]. В своем романе, в котором под вымышленными именами выведены реальные иностранцы в Москве, как и в автобиографическом рассказе «Командировка в утопию» (1937), Лайонс нанес несколько ударов; на самом деле он был более склонен к честным и не очень честным выпадам в адрес Дюранти, Фишера, Хиндуса и других американских энтузиастов СССР.

Нападки Лайонса на американских левых достигли высшей точки в его книге 1941 года «Красное десятилетие. Сталинистское проникновение в Америку». Назвав свою работу «откровенно журналистской и полемической», Лайонс выразил в печати надежду, что он преуспел в своих усилиях «понять социальное явление, а не критиковать им обманутых», хотя и признал возможность того, что «не всегда добивался успеха в подвиге беспристрастности» [Lyons 1971: 15, 19]. Его беспокойство было справедливо, поскольку Лайонс охотно пригвождал к позорному столбу тех, кто симпатизировал Советскому Союзу. Считая рост просоветского радикализма серьезной опасностью для Соединенных Штатов, он начал свою книгу с главы, названной «В защиту травли красных». Возможно, опасаясь, что это смягчит его тон, Лайонс нигде не упоминал напрямую о своих прежних связях с коммунизмом [Lyons 1971: 9–19, 29, 31][494].

В «Красном десятилетии» с его решительно критическим тоном прослеживается мучительная история американского радикализма 1930-х годов[495]. Поддержание просоветской позиции, радостно рассказывал Лайонс, требовало прокладывать путь в обход становящегося все более плотным собрания «Кронштадтов». Для Лайонса и Чемберлина поворотным моментом стал (хотя и значительно позже) голод, который они наблюдали. Для многих других именно советский поворот к политическому и социальному консерватизму в начале 1930-х годов изменил их мнение об СССР. Например, западные энтузиасты радикальных и экспериментальных форм искусства и литературы сочли сталинские культурные «смирительные рубашки» социалистического реализма слишком ограничивающими. Макс Истман, чей энтузиазм по поводу СССР давно угас, метко описал «художников в униформе». Те просоветски настроенные американцы, которые особенно восхищались первым поколением большевиков, нашли свой «Кронштадт» в волнах чисток, начавшихся в 1936 году. Наблюдение за тем, как блестящие мыслители, такие как Н. И. Бухарин, произносят написанные по сценарию извинения за свои якобы контрреволюционные действия, оттолкнуло Фишера и других от советского дела. Истинно веря в Народный фронт против фашизма, эти левые часто признавали проблемы в СССР, но утверждали, что он давал последнюю надежду в борьбе против нацистской Германии в то время, когда западные правительства намеривались сохранять нейтралитет в надвигающихся европейских войнах. Когда Франция, Великобритания и Соединенные Штаты умыли руки во время гражданской войны в Испании, только СССР и Коминтерн, казалось, были готовы бороться с фашизмом. Но, как указал Лайонс, советское вмешательство в события в Испании служило сталинским, а не лоялистским (то есть антифранкистским) интересам. Лайонс приберег самые резкие слова, но также и самое глубокое сочувствие для тех стойких людей, чья привязанность к Советскому Союзу пережила все эти потенциальные «Кронштадты» только для того, чтобы столкнуться с еще более серьезным вызовом в виде пакта 1939 года. Поддержка интеллигенцией Советского Союза, уже пошатнувшаяся после более ранних событий в СССР, после этого пакта улетучилась. Что значило присоединиться к Народному фронту против фашизма, если авангард Фронта только что подписал соглашение с фашистами?