Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Злобный антикоммунизм Лайонса и Чемберлина порой скрывал то, что сами они делали и писали в голодный год – многое из этого имело заметное сходство со взглядами тех, против кого они ополчились: Дюранти, Фишера и Хиндуса. В 1932–1933 годах все пять авторов изображали конфликт между партией и деревней как битву между решительными модернизаторами и непокорными, фаталистичными крестьянами. Сообщая – и сожалея – о гибели крестьян, все они рассматривали смерть людей как необходимую цену в борьбе за экономический прогресс. Кроме того, все пять журналистов использовали стереотипы о русских крестьянах, чтобы объяснить действия (или бездействие) крестьян. Фишер и Чемберлин недвусмысленно связали ужасную судьбу советского крестьянства с представлениями о современном индустриальном обществе. Выражение, которое эти двое повторили вслед за остальными, о том, что пятилетний план представляет собой попытку России «голодать ради величия», подчеркивает желаемые цели индустриализации, а не жестокие средства[498].

Энтузиазм по поводу советского экономического развития побудил американских наблюдателей за Россией различных политических убеждений поддержать или по крайней мере воздержаться от осуждения советских пятилетних планов. Эта «романтика экономического развития» объясняет широкую американскую поддержку СССР гораздо лучше, чем разглагольствования Лайонса о «сталинском проникновении в Америку». Многие комментаторы одобряли индустриализацию в советском стиле, осуждая коммунизм. Они выражали поддержку советским действиям по быстрой модернизации «отсталой» страны, несмотря на признание связанных с ними огромных человеческих издержек.

Американские наблюдатели сочли эти жертвы адекватными, потому что считали жизни людей, принесенных в жертву, ничего не стоящими. Распространенные стереотипы относительно национального характера объясняли тяготы и страдания русских. Консервативные и апатичные крестьяне, можно было ожидать, станут сопротивляться (но только пассивно) советским планам. По логике вещей, для осуществления важных изменений требовались значительные силы и человеческие жертвы, что крестьяне, фаталистичные и привыкшие к страданиям, умели переносить особенно хорошо. Стереотипы касательно национального характера, таким образом, сочетались с энтузиазмом в отношении экономического развития для устранения противоречий между целями и средствами модернизации. По словам антикоммунистически настроенного экономиста Кэлвина Брайса Гувера, русские крестьяне не поднялись бы из своей «азиатской» лени, если бы их не подстегнул «непосредственный стимул голода» [Hoover 1931a: 85]. Цели модернизации, как подразумевали Гувер и другие, оправдывали насильственные средства.

Большинство западных журналистов в сталинской Москве, избавленные от высокой цены, заплаченной русскими, приветствовали советскую коллективизацию, связывая ее с индустриализацией. Эти репортеры поместили трагические события 1932–1933 годов в широкий контекст, который не ограничивался простым описанием, превратившись в объяснение и, возможно, оправдание. При этом они использовали новообретенную свободу интерпретации взамен эмпирической отчетности, а также свой растущий статус общественных экспертов. Чемберлин, например, отметил гибель большого числа людей, но поместил ее в контекст советских целей: деревни, которые он посетил после войны, как он писал в то время, были «мрачными символами прогресса». Дюранти, со своей стороны, настаивал на том, что крестьяне, погибшие в битве за контроль над сельской местностью, стали «жертвами на пути к прогрессу»[499]. То, что маршировали они не по своей воле, а их подталкивали советские штыки, беспокоило этих журналистов меньше, чем предполагаемое место назначения.

Ужасный голод в СССР 1932–1933 годов также оставил свой, хотя гораздо менее катастрофический след в Соединенных Штатах. Он внес свой вклад в нарастающий раскол в политических дебатах по поводу СССР и в судьбу радикализма. Но даже за пределами все более фракционного публичного дискурса, в самодельном убежище от политики, которое представляла собой зарубежная служба, американские оценки СССР включали в себя некоторое сочувствие к советской индустриализации.

Глава 10 Поскреби советского – и найдешь русского