Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Отказ Фишера от его энтузиазма в отношении Советов включал в себя красноречивое описание ключевых событий, приведших к тому, что тот или иной сторонник отрекался от СССР. Фишер назвал определяющий момент «Кронштадтом», имея в виду подавление большевиками восстания матросов в начале 1921 года. Если Кронштадтское восстание само по себе было причиной разочарования некоторых радикалов, писал Фишер, то другие западные люди нашли такие события в 1930-х годах. Это десятилетие принесло множество потенциальных «Кронштадтов», каждый из которых поколебал веру просоветских американцев: фракционность среди левых, чистки и в конечном счете нацистско-советский пакт 1939 года [Fischer 2001: 203–204].

Как для Чемберлина, так и для Лайонса, которые прибыли в Москву словно паломники, идущие в Мекку, их «Кронштадтом» стал голод 1932–1933 годов [Chamberlin 1959: 11–12; Lyons 1948: 264]. Даже если Чемберлин выражал неоднозначные взгляды и ранее, голод ускорил его «отступление из Москвы» [Chamberlin 1940a, chap. 7; Harper 1945: 235]. К 1934 году он и его семья переехали в Берлин, где они использовали его стипендию Гуггенхайма, чтобы завершить двухтомную книгу «История русской революции», над которой они с Соней периодически работали в течение предыдущего десятилетия. Эта книга переиздавалась на протяжении более чем 60 лет [Chamberlin 1935]. Если рассказ Чемберлина о революции раскрывал как ее страсть, так и ее драматизм, то его труды о современных событиях в Советском Союзе становились все более полемичными и предсказуемыми. Написав в конце 1934 года серию статей, Чемберлин сказал прощай России, но также и своим представлениям о том, чего может достичь советская политика. В начале своей карьеры, работая под псевдонимом А. С. Фримен, Чемберлин описывал прошлое России как врага, которого Советы надеялись победить. Но 12 лет спустя он утверждал, что Советский Союз представлял собой воплощение, а не отрицание деспотического прошлого России [Chamberlin 1934c; Chamberlin 1934b: 13–16].

После того как Чемберлин переехал в Токио в качестве корреспондента «Christian Science Monitor», его работа на темы России и коммунизма замедлилась, но не прекратилась. Он опубликовал два сборника эссе, во многих из которых критиковал коммунизм и Советский Союз. Хотя Чемберлин всегда ссылался на стереотипы русского характера, особенно в его азиатских аспектах, к 1930-м годам он превратил Азию в ключевую категорию для своего анализа Советского Союза. Он приписывал все, что в России пошло не так – длинный список, по его мнению, – ее азиатским чертам, в первую очередь «безжалостности [и] презрению к личности». Советский Союз, писал он в 1941 году, «обладает большинством характеристик азиатского абсолютистского государства»[490]. Недостатки СССР, заключил Чемберлин, выросли из недостатков России (и русских). Тем не менее, хотя его критика Советского Союза основывалась на национальном характере, его все более ожесточенные нападки на западных сторонников этой страны носили сугубо политический характер. Он обвинил левых критиков в Соединенных Штатах и Соединенном Королевстве в применении двойных стандартов, а также в их умышленном игнорировании положения дел в Советском Союзе[491].

Труды Чемберлина конца 1930-х годов гармонично дополняли работы Лайонса. Оба решительно выступали против Советского Союза и его западных сторонников, но Лайонс нацелился в первую очередь на американских сторонников, в то время как Чемберлин сосредоточился на советской политике. Лайонс также покинул Москву вскоре после американского признания в ноябре 1933 года. Однако его отъезд, в отличие от Чемберлина, не был добровольным. За несколько месяцев до этого советские представители прессы узнали о планах Лайонса написать «глубоко враждебную» книгу о Советском Союзе. Дождавшись момента, когда Литвинов и Рузвельт договорились о дипломатическом признании, пресс-служба – как правдоподобно утверждал Лайонс – с помощью манипуляций заставила его отправить фальшивую депешу[492]. Такие маневры стерли все оставшиеся следы просоветских настроений, с которыми Лайонс приехал в Москву в 1928 году.