Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Одобрение Харпером советского правительства вскоре вышло за рамки образовательных функций, которые он намеревался изучать. Перемены в сельской России произвели на него большое впечатление. Его привел в сельскую местность американский журналист Морис Хиндус (сам родившийся в деревне в Белоруссии), и он был поражен сохранением в деревнях «крайней отсталости». Однако он также обнаружил множество свидетельств «оживления экономической жизни». Вклад в модернизацию России Харпер приписывал большевистским институтам, таким как Красная армия. Вернувшиеся солдаты, как он заметил, принесли в свои родные деревни не только новые идеи, но и новые потребительские товары; благодаря этим солдатам, например, футбол вытеснил драки между селами как «главный вид спорта сельской России» [Harper 1945: 145–146, 151–152].

Кроме того, Харпер связал гражданское воспитание с экономической политикой, восхваляя новую систему превращения русского крестьянина в «формирующегося гражданина». Коллективное сельское хозяйство, утверждал он, также помогло произвести на свет новых ясно говорящих крестьян. Когда на высоком уровне разгорелись дебаты по поводу экономической политики, Харпер как раз находился в Москве, и он встал на сторону большевистских лидеров, которые настаивали на быстрых преобразованиях. Он одобрил новую советскую цель «реконструкции», а не просто «восстановления» промышленности, заключив, что новой задачей государства должна быть «индустриализация России». Харпер также одобрял более интенсивные действия для достижения этой цели, учитывая, что «экономические возможности новой экономической политики <…> исчерпаны»[273]. Только посредством индустриализации, добавил он, Советы могли бы завершить культурную трансформацию крестьянства. Эта точка зрения разительно отличалась от оппозиции большевикам, которой он придерживался ранее. Таким образом, прямым результатом его взаимодействия с социологами стало то, что теперь он видел миссию большевиков в социальных и политических преобразованиях. Научившись у Мерриама новым аналитическим инструментам из области политологии, Харпер теперь запел по-другому.

Коллеги Харпера из Госдепартамента, привыкшие к более знакомому антибольшевизму, сочли его новые идеи неуместными. Один дипломат отреагировал на статьи Харпера, призывая призрак просоветского священнослужителя: «…эти статьи больше походили на Шервуда Эдди, чем на вас», – написал он Харперу. Письмо завершалось мыслью, в которой сочетались личная симпатия и профессиональное несогласие:

Что вообще с вами случилось? Вы, как и другие, попали под чары большевиков? Несколько месяцев в России творят забавные вещи со многими людьми, но ваше превращение из видного защитника нашей политики в отношении России в одного из самых деятельных на сегодняшний день пропагандистов большевизма в Америке меня просто поражает. Неужели мы действительно все здесь [в Госдепартаменте] неправы?[274]

Хотя Харпер поддерживал дружеские отношения со специалистами по России из Госдепартамента – по крайней мере, до личных разногласий в середине 1930-х годов, – его представления о России расходились с их взглядами даже больше. По мере того как сфера его исследований расширялась от парламентской политики до образования, а затем и до экономики, Харпер начинал видеть советский режим в позитивном свете. Эти новые темы, ставшие результатом взаимодействия с современными научными кругами, предложили ему новый взгляд на Советский Союз с точки зрения, недоступной сотрудникам Госдепартамента, чье основное внимание было сосредоточено на политической обстановке.