Моё пост-имаго

Паренек походил на юного родственника одного из коллег-полицейских. Рукава рубашки закатаны до локтей, взгляд дерзкий, воротник небрежно расстегнут, галстука нет. Мальчишка выглядел так, словно только что дрался в одном из углов паба и лично победил целую стаю здоровенных крыс. Подобная дерзость лично Бэнксу импонировала, и он даже пожалел, что это не его личный сын или на худой конец племянник.

– Это еще что значит? – тем не менее сурово спросил толстый констебль, кивая на кружки в руках у мальчишки.

– Счастливая случайность? – добавил Хоппер и сглотнул – его горло уже преждевременно ощущало, как по нему течет эта чарующая синеватая жидкость.

– Это вам, господа констебли, – сказал мальчишка. – С почтением от моего дядюшки, мистера Уилсона.

– Что еще, дери его, за Уилсон? – хмуро спросил Хоппер.

– Он констебль, сэр.

– Ясно, что не портовая девка, раз ты здесь, – усмехнулся Бэнкс.

– Мой дядюшка передает, что это уплата долга.

– Постой-ка, это Уилсон с угла Роузвуд и Паркс? – догадался Хоппер.

– Нет, – вставил Бэнкс и многозначительно поглядел на напарника. – Это Уилсон с Семафорной площади. Это тот долг, помнишь?

– А. Тот долг.

Мальчишка быстро закивал.

– Ну что ж, это неплохое начало. – Констебли взяли протянутые кружки. – Но передай дядюшке, что парой пинт он не отделается.

– Передам, сэр.

– Еще передашь дядюшке наше почтение. А теперь сгинь отсюда.

– Передам, сэр. Слушаюсь, сэр.

После этого мальчишка ретировался, прошмыгнул меж столов и опустился на пустующий стул в дальнем углу зала на втором этаже. Спящие кругом констебли, разумеется, не обращали на него внимания, а те двое, которым он доставил эль, о нем уже и думать забыли. Они решили как следует отметить прорыв в деле: кружки стукнули друг о друга, эль захлюпал, перетекая в жадные глотки.

Настроение констеблей улучшалось с каждым глотком, но при этом сами они становились все более вялыми и сонными, а мальчишка, глядя на них, нервно и нетерпеливо теребил в кармане стеклянный пузырек некоего раствора.

В какой-то момент толстяк Бэнкс отметил, что Хоппер уже вовсю храпит, спрятал лежавшие перед ним на столе револьверы и отправился догонять напарника в стране снов. Буквально через пару мгновений он уже протяжно и с присвистом храпел.

Что касается коварного мальчишки, то он еще какое-то время выжидал, после чего поднялся со стула, прошел через зал и подкрался к спящим вокзальным констеблям. Оглядевшись, он убедился, что никто не смотрит, и, затаив дыхание, засунул тоненькую кисть в карман мундира толстяка. Нащупав там конверт, осторожно потянул его и с ловкостью опытного воришки извлек на свет.

Завладев конвертом, мальчишка проверил его содержимое, улыбнулся и, стараясь не шуметь, спустился на первый этаж паба, а затем двинулся к двери, ведущей в погреб.

Возле стойки мистер Брекенрид все еще наливал парочке самых выносливых служителей закона, и их нетрезвая свара между собой сослужила мальчишке хорошую службу: пользуясь тем, что трактирщик отвлекся, он проскользнул в погреб. Спустившись по лесенке, мнимый племянник констебля Уилсона прошмыгнул между рядами бочек и стеллажами с винными бутылками, после чего открыл люк в дальнем углу погреба и нырнул под землю. Там он взял оставленный сюртук и двинулся в путь.

Где-то через полчаса, а то и меньше (он не следил за временем) паренек оказался уже под собственным домом, взобрался по металлическим скобам-ступеням, потянул за рычаг.

Круглая крышка люка поднялась, и он выбрался из подземелья в чулан. Затем на цыпочках выскользнул из него в прихожую и уже было двинулся к вешалке, чтобы повесить на нее свой сюртук. Но не успел сделать и шага…

Почуяв знакомый запах вишневого табака, мальчик потянул носом воздух и испуганно обернулся.

– А теперь расскажи мне, – раздался железный голос, – где тебя носило и что это за вид?

Кеб катил по тихой тенистой аллее, засаженной разлапистыми буками и грабами.

Ленивый, сонный ветерок подхватывал опавшие листья. От закончившегося прошлой ночью шквала не осталось и следа, если не считать редкие клочья тумана у корней деревьев.

По узкой зеленоватой мостовой неторопливо продвигались экипажи. По тротуару туда-сюда шмыгали люди на моноциклах и паровых роликовых коньках. Стучали каблуки и подбойки на тростях, скрипели колеса детских колясок. Прохожие здоровались друг с другом, приветливо улыбались. Как ни странно, улыбки эти были не туго натянутыми, словно бельевые веревки вечно ворчащих хозяюшек с Хартвью или Бремроук, а выглядели как настоящие, искренние улыбки из жизни, когда все хорошо и никаких серьезных бедствий не намечается.

Семафор переключился на красный – и кеб остановился на углу.