Попрощавшись с сэром Крамароу, доктор и его племянник покинули кабинет. Мистер Пиммз отправился проводить их до двери…
На улице стало еще холоднее. Уже стемнело – вдоль мостовой на Уинстон-Хилл зажгли фонари. Светились окна других особняков неподалеку – чернел лишь дом сэра Крамароу.
Выйдя за калитку, доктор Доу и Джаспер пошагали в сторону Уинстон-парка – по словам дядюшки, там располагалась станция кебов.
Джаспер быстро съел все печенье, но настроение его не улучшилось.
В голове после разговора с сэром Крамароу был сплошной сумбур. Черный Мотылек, оба профессора, Вамба, мистер Келпи, клуб «Гидеон», пари… А еще Джаспера искренне возмущала вопиющая несправедливость: такой благородный человек, как сэр Крамароу, может потерять все, что имеет, если негодяи опередят его и схватят Черного Мотылька. На душе было отвратно – кошки там будто устроили конкурс по скрежету.
У дядюшки, по всей видимости, настроение также основательно испортилось: похоже, с него уже было предостаточно всех этих джунглей и экспедиций и он мечтал как можно скорее оказаться в своем любимом кресле в гостиной, где нет никаких туземцев, каннибалов, тайных знаков, секретных маршрутов, нет ни одного заговорщика и уж точно нет ни одной бабочки.
Ночью в Габене подул довольно сильный ветер.
Откуда он взялся, никто не знал. Быть может, этот ветер проснулся и вылез из какой-то подворотни или же вообще он был не отсюда – просто один из наглых гастролирующих ветров с моря, который решил мимоходом прошвырнуться по улочкам ворчащего во сне города. В любом случае характер у него был зловредный, а настроение – устроить кому-нибудь неприятности. Он поднял в воздух ворох листьев на Бремроук, пошелестел старыми полуоборванными афишами у заброшенного кабаре «Тутти-Бланш», заглянул в квартал Странные Окна, где проказливо швырнул пару охапок каминной золы на натянутые поперек двора бельевые веревки – чьим-то сушившимся панталонам не повезло, – и, лихо закрутившись, развернулся и понесся над городом в сторону Чемоданной площади.
На крыше гостиницы «Габенн» человек в длинном черном пальто и котелке едва не сорвался от злобного порыва ветра вниз, вцепился пальцами в кирпичный дымоход и выругался. Ему было нелегко удержаться на крыше, в то время как его спутники, четверо молчаливых мужчин, одетых так же, как и он, застыли на самом краю, у карниза, не шевелясь, словно ветер и вовсе не доставлял им неудобств.
Человека, который едва не свалился с крыши, звали мистер Грей (разумеется, псевдоним). Он практически ничего не видел через затемненные защитные очки, поэтому, недолго думая, поднял их на тулью своего котелка. Стало немного лучше – теперь он хотя бы мог разобрать, что творится у него под ногами.
Внизу, на расстоянии в пять этажей, были разбросаны рыжие клубки уличных фонарей Чемоданной площади. Вдали светились окна вокзала, у станции кебов горел одинокий семафор, изредка мигали сигнальные огни причаленного посреди площади дирижабля «Бреннелинг». С крыши гостиницы экипажи внизу казались миниатюрными заводными игрушками, словно снятыми кем-то с полок лавки «Тио-Тио» и расставленными здесь и там; людей на площади почти не было – до прибытия ночного поезда «Тромм» оставалось около часа.
– Наденьте обратно, – раздался приглушенный шарфом неприятный тягучий голос, и мистер Грей повернулся к человеку, отдавшему приказ.
– Зачем? – с вызовом спросил он. – Как будто меня кто-то здесь увидит. Как будто кто-то узнает меня по одним лишь глазам.
Человек, с которым он говорил, даже не обернулся – он стоял на самом краю карниза и глядел в подзорную трубу, нацеленную куда-то в небо над площадью Неми-Дрё.
– Наденьте обратно, – повторил человек с подзорной трубой. – Вы бы очень удивились, узнав, какая мелочь может вас выдать. Тот же Мэйхью, к примеру…
– Но вы ведь сделали так, что нет никакого Мэйхью! – перебил мистер Грей. – Сделали так, что он отстранен от любых полицейских дел!
– Вы полагаете, что мистер Мэйхью единственный в Габене отличается достаточной наблюдательностью?
Мистер Грей вспылил:
– Уж не хотите ли вы сказать, что этот доктор со своим мальчишкой могут нас разоблачить?
Человек с подзорной трубой покрутил цилиндры, переключил рычажок, сменив линзу. Ох уж этот хитроумный мистер Блохх (также вымышленное имя)… Его машинное хладнокровие просто выводило из себя его протеже: мистер Грей не понимал, как можно так безразлично относиться к неудачам, задержкам на целые недели и прочим неудовлетворительным, по его меркам, результатам, но при этом с такими тщанием и принципиальностью подходить к вопросам, буквально ничего не значащим. Мистер Блохх мог исключительно равнодушно отнестись к едва ли не провалу, но при этом мелочи вроде опоздания на полминуты или малейшего отклонения от установленного внешнего вида могли вывести его из себя, как какую-то дотошную тетушку.