Мой дом, наш сад

- А этого никто, кроме нее, знать не может.

- И ты?

Галахад пожимает плечами, говорит:

- Чтение мыслей никогда не было моей специализацией. А она надежно закрывает свою голову. Причем не магией. Она просто сосредоточена на истории, которую выдумала.

Галахад вздыхает, закрывает глаза с досадой, будто сетуя на то, что сказал слишком много.

- Что ж, девочки, вам пора на завтрак. А я еще посижу с Гвиневрой.

Наверное, думаю я, он разоткровенничался с нами, надеясь, что нам станет любопытно, и мы узнаем больше, чем он. И не будем закрывать свои мысли так, как Гвиневра.

Мы спускаемся в столовую. Все уже на местах, пустуют только стулья Гвиневры и Галахада. В блестящих приборах отражает солнце, в белоснежных тарелках покоятся идеально ровные яичные желтки, окруженные почти кружевным белком и снабженные двумя хрустящими на вид тостами. Я не совсем понимаю как мне удается не захлебнуться слюной, что было бы без сомнения самой позорной смертью, которую видели эти стены, а видели они не одну.

Я вижу, что никто не приступает к еде. Мы с Морганой быстро занимаем свои места. Мордред сидит во главе стола, выражение его лица такое же безразличное, как и всегда.

Как только мы садимся за стол, он берет нож и вилку. Это сигнал для всех - можно начинать завтрак. Некоторое время кроме еды для меня не существует ничего. К основному блюду я прибавляю два тоста с маслом и два стакана апельсинового сока. Только сейчас я понимаю, насколько же я голодна и как устала после двух бессонных ночей. Я слышу, голос Кэя:

- Она что умерла?

- Нет, придурок, - отвечает ему Ланселот, наливая в сок чего-то из своей вечной фляжки и отпивая из стакана с большим удовольствием. - Говори еще громче, когда в следующий раз захочешь обсудить что-нибудь со своими друзьями.

- С ней все нормально? - спрашивает Ниветта шепотом.

- Я слышал, что там кровь и кишки везде, - говорит Кэй.

- От кого ты это слышал, малыш? - устало спрашивает Моргана.

- От Гарета.

- С Гвиневрой все нормально, - говорю я. - Галахад ее залечил. Она сказала, что ушла тренироваться, и чтобы взрослые не заметили, наложила на них заклинание тишины.

- Вот что случается с заучками, Вивиана.

- Заткнись, Кэй!

- Мне надоело, что мне все время это говорят!

- Может тогда стоит задуматься над своим поведением? - смеется Моргана.

- Словом, - говорю я. - Гвиневра не понимает, что случилось. И это не ласточки Галахада, те, согласно его словам, все еще в подвале. Но я лично этого не видела, поэтому не могу утверждать.

Я люблю сплетничать. То есть, правда люблю. У меня не так много возможностей для этого, но как только они появляются, я ни за что их не упущу.

- Гвиневра врет, я так думаю, но Галахад тоже чего-то не договаривает...

Я говорю настолько тихо, чтобы не слышал никто, кроме Ниветты, но в момент моего наивысшего вдохновения я слышу звонкий стук ножа по тарелке.

- Вивиана, - говорит Мордред. - Если ты стала таким большим специалистом по этому маленькому происшествию, почему бы тебе не отнести завтрак Гвиневре и Галахаду в больничное крыло?

На самом деле больничное крыло, это часть третьего этажа, приспособленная, в основном, для ежегодных простуд Кэя и моих редких ангин. Оно сохранилось с тех самых пор, когда в школе училось полсотни детей. Здесь даже есть операционная, где за ее ненадобностью, давно обосновались Галахад и его мертвые звери. Больничных палат три, и там по шесть мест, шкафчик с лекарствами, тумбочки рядом с каждой кроватью и все очень-очень белое.

Гвиневра лежит на той же кровати, где лежала я, когда болела ангиной в последний раз, полгода назад. Но ко мне ходили мои друзья, а Гвиневра совершенно одна. Ветер треплет белые, почти прозрачные занавески. Рядом с Гвиневрой на тумбочке стакан воды и книги. Она не выглядит одинокой. Гвиневра кажется совершенно самодостаточной.

Руки у меня трясутся и серебряный, покрытый растительным орнаментом поднос, чуть дрожит. Я как можно быстрее ставлю его на тумбочку Гвиневры, выходит шумно. Голова у меня ужасно болит, кроме того, меня подташнивает. Мне очень нужно поспать, но я абсолютно уверена, что не засну.

Я сажусь на кровать и некоторое время сижу молча, пытаясь справиться с дрожью. В голове крутится мысль, что еда, которую я принесла может навредить Гвиневре, будто я отравила ее, но не помню этого. Это ощущение совершенно нелогично, и ему нельзя противопоставить доводы разума. Когда мне начинает казаться, что я это помню, и страхи подменяют собой реальность, я резко говорю Гвиневре, чтобы отвлечься больше, чем из желания поболтать:

- Я знаю, что ты не спишь.

- Я знаю, что используешь разговор со мной, как предлог, для того, чтобы не думать о том, что еда, которую ты принесла мне - отравлена.

- Прекрати читать мои мысли.

- Тогда прекрати лезть в мою жизнь.

Мы обе молчим. Гвиневра продолжает лежать с закрытыми глазами. Я чувствую сонное отупение, тревога уходит, будто озвучив ее, Гвиневра проложила для нее границу.

- Не за что, - говорит Гвиневра.

- Мы пытались тебе помочь.

- И справились с этим самым невероятным образом.