Мой дом, наш сад

Мы снова замолкаем. А потом, совершенно неожиданно, Гвиневра говорит:

- Я хотела выбраться отсюда. Я хотела попробовать ритуал. Сама его придумала.

- Но ведь ты знаешь, что это невозможно.

- Взрослые говорят, что это невозможно. Я думаю, они этого просто не хотят. По какой-то причине. Причина меня не волнует. Я просто хочу выбраться отсюда и увидеть мир.

- Мы все хотим.

- Видимо, недостаточно сильно.

Гвиневра, наконец, открывает глаза. Взгляд у нее оказывается жесткий, почти злой.

- Все должно было сработать.

- Ты хотела уйти без нас.

- Нет. Поэтому я наложила заклятье тишины только на взрослых. Я бы вас позвала.

- Ты не доверяешь взрослым?

Гвиневра молчит, потом чуть заметно поводит плечами и, наконец, говорит:

- Это неважно.

- А причем здесь ласточки?

- Ласточки лежали там, когда я пришла. Мне было все равно, это же просто мертвые птицы. Я начала ритуал, и когда мне показалось, что он заработал, они взвились вверх.

- Ты...

- Я больше не буду тебе ничего рассказывать.

Гвиневра берет с подноса свою тарелку и приборы, начинает терзать ножом и вилкой бекон. Отправив в рот первый кусок и старательно прожевав, Гвиневра говорит.

- Тебе плохо. Ты пыталась меня спасти. Я хочу отдать тебе долг, чтобы ты не считала себя такой распрекрасной героиней.

- Моргана сделала больше полезного.

- Конечно, ведь ты занималась только плагиатом. И все же у тебя было доброе намерение. Ты не можешь заснуть. Я могу тебя заставить. У меня отлично получаются заклинания сна.

- Напомнить тебе, что случилось, когда ты колдовала в прошлый раз? И что случится, если я пропущу урок Ланселота?

А потом, прежде, чем я успеваю подумать еще что-нибудь, а тем более сказать, Гвиневра произносит формулу сна, и все становится черным и ровным, как будто мгновенно наступила густая ночь.

Первое, что я ощущаю по пробуждению - холод. Пробирающий до костей, мертвенный и жуткий. Так может холодить только камень. Открыв глаза, я не вижу ни белоснежной стены, ни тяжелой двери, ни стеклянного шкафа, где хранятся бинты и лекарства.

Я будто бы оказываюсь в средневековой поэме вроде «Песни о Роланде» или «Песни о Нибелунгах». Словом, вроде какой-нибудь песни, но, совершенно однозначно, не Песни Песней. Зал передо мной такой огромный, что конец его скрывается в темноте. На каменных стенах висят гобелены, на которых прекрасные дамы с единорогами чередуются с рыцарскими турнирами. А сады земные с садами небесными, где хищные звери бродят вместе с невинными. Люди на гобеленах - смешные и нелепые уродцы. В средневековье не было понятия о том, что искусство должно быть реалистичным. Глупо думать, что жители Европы лишь пару веков назад стали способны к рисованию. Просто прежде критерии визуальной культуры были совсем другими.

Здесь ужасно холодно, я поеживаюсь. Мое форменное платье явно не приспособлено для таких экскурсий. То, что происходит - сон, я в этом уверена, однако ощущения совершенно не приглушены, наоборот, они кажутся ярче. Некоторое время я рассматриваю тяжелые каменные своды, свечи, вселяющие тени в углы и трещины.

Я рассуждаю: если это сон, то какая разница, что случится, но если нет, то, наверное, я здесь, чтобы что-то узнать.

Замок абсолютно ощутим, цвета, звуки моих шагов и холод, все реально, и в то же время зал производит впечатление чьего-то представления о Средневековье. Никаких гербов, вообще никаких свидетельств о владельце здесь нет, а гобелены, улавливая общие тенденции, на самом деле не соответствуют иконографии ни одного конкретного периода.

Я продвигаюсь вперед, рассматривая их. Чем дальше я иду, тем больше на гобеленах появляется мертвецов. Сначала они едва заметны, затесавшиеся в толпе зрителей на турнирах или плетущиеся в хвосте за бравыми охотниками. Постепенно мертвецов становится все больше, и вот они уже пьют вино вместе с живыми, пускаются в пляс. Иногда мне кажется, будто картинки едва заметно движутся, но стоит мне моргнуть, и все приходит в состояние полного покоя. Сине-черные мертвецы и белесые скелеты завоевывают пространство живых, их становится все больше и больше, и картины перестают изображать "Пляску смерти". На них просто не остается живых.

Последний гобелен изображает мертвецов, бродящих в райском саду. Он оказывается на редкость реалистичным, выбиваясь из рядов своих собратьев. Я вижу разлагающиеся внутренности и соскальзывающую с трупов кожу, анатомически верно прорисованных зверей, бродящих между мертвецами и прекрасные деревья, у которых с каждой ветви свисают вышитые золотыми и алыми нитями плоды.