Мой дом, наш сад

И мы, перемазанные кровью, человеческой кровью, вовсе не птичьей, пытаемся встать, но руки у меня скользят. В конце концов, Ниветта вздергивает меня на ноги. Мы устремляемся вперед, надеясь найти лестницу и выбраться куда-нибудь.

Хотя лично я не уверена в том, что отсюда, из воспоминаний Номера Девятнадцать можно куда-нибудь выбраться. Я слышу писк, означающий, наверное, что баллон с кислородом разряжен, а потом Номер Девятнадцать снова начинает насвистывать свою любимую песню, ту же самую, что через столько лет насвистывает Мордред. Уже обретя новое имя, он не избавился от старых привычек.

Мы бежим по коридору вдоль одинаковых дверей, поднимая за собой брызги крови. Лестница обнаруживается быстро, но здесь нет окон, и мы не знаем, вверх бежать или вниз.

Мы устремляемся вниз, может быть это вариант страусиного желания закопаться в песок.

Песенка не стихает. Сначала мы оказываемся среди бесчисленных шкафчиков, открыв первый попавшийся, я обнаруживаю чьи-то личные вещи. Скорее всего этому человеку они больше не понадобятся. Мне кажется ужасно странным, что у живодеров, которые работают здесь вообще могут быть какие-то личные вещи, что они живые люди. Я вижу жвачку, тонкий гребень и уличные ботильоны, шкафчик принадлежит или лучше сказать принадлежал молодой девушке.

- Лезте! - неожиданно говорю я. - Лезьте в шкафчики! Я отвлеку его!

- Что?! Ты свихнулась? - спрашивает Моргана.

- Нет. Я уже общалась с ним, и его звери любили меня. Я смогу поговорить с ним! Лезьте! Пожалуйста!

Прошу я не как героиня, прошу я жалко и в слезах, но мою просьбу выполняют. Песенка звучит все ближе и ближе, но он никуда не торопится, ему некуда больше торопиться. Когда ребята закрываются в шкафчиках, становится так тихо, что я слышу, как в горле стучит мое собственное сердце. И вот в проеме показывается он. У него в руках голова того человека из аквариума. Он разжимает голове челюсти, выпускает на пол кровь и воду, улыбается.

- Номер Девятнадцать, - говорю я. Он не обращает на меня внимание, проходит мимо, открывает один из шкафчиков, с самым будничным видом и кладет голову на полку, так, как будто решил положить свой ланч, закрывает шкафчик и некоторое время думает над кодовым замком, а потом крутит ручку, высунув язык. Ноги у меня ватные, и я едва в обморок не падаю, когда думаю, что он мог бы увидеть кого-нибудь из ребят.

- Номер Девятнадцать, милый, - говорю я, но он проходит дальше. Он не видит меня, понимаю я, и следую за ним, из странного, неестественного желания увидеть, что будет происходить здесь дальше. Он проходит по еще одному длинному, теперь обитому металлом коридору. Становится ощутимо холодно, и Номер Девятнадцать дует себе на окровавленные пальцы, чтобы согреть их.

Он с трудом открывает тяжелые железные двери и попадает в зал, такой же белый, как наш зимний сад, только тут очень холодно и вместо цветов - выдвижные ящики, точно той же белизны.

Это морг, понимаю я. Тут все ровно такое же белое, планировка повторена очень точно, но никаких цветов.

И вдруг мне в голову приходит странная мысль, которая кажется удивительно верной. Зимний сад, это маленькое кладбище, и цветы под колпаками, это умершие дети, такие же как Номер Девятнадцать, и у каждого из цветков тоже есть номер, оттого они расположены в таком кажущемся хаосом порядке. Мертвые дети, живые цветы. И огромный садовый дракон, как иллюстрация к детской книжке про рыцарей.

Номер Девятнадцать выдвигает ящик за ящиком, в каждом из которых изуродованный труп ребенка. Я вижу сиамских близнецов с закатившимися глазами, вижу девочку, обритую на лысо, у нее по телу идет мудреная сеть шрамов, вижу что-то, бывшее прежде, наверное, мальчишкой - у него вытащены все кости, вижу покрытого гноящимися бубонами ребенка в герметичном пакете со знаком биологической опасности. Номер Девятнадцать плачет. Он открывает ящик за ящиком и безутешно, как маленький, покинутый зверек зовет:

- Четыре, Четыре! Четыре! Где ты, Четыре? Я здесь! Я тебя заберу! Они тебя больше не тронут! Мы пойдем за Двенадцать! Мы уйдем втроем! Пожалуйста!

Номер Девятнадцать плачет безутешно, как могут только дети. А потом я слышу голос, скрипучий, жутковатый, не механический и не живой, а что-то между.

- Сосредоточься, Девятнадцать. Твой дружок ждет тебя здесь, он уже никуда не смог бы убежать при всем желании. Представь, что вы играете в прятки.