Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Сначала мы немного поговорили. «Ну что ж, – сказал он неуверенным голосом, что было одной из черт его характера, – после той вашей маленькой квартирки на Генцштрассе кто бы мог подумать, что мы встретимся в прекрасном доме в лучшей части города. Среди всех моих знакомых вы самый крупный феодал». Он был крайне впечатлен и не переставал повторять фразу о «прекрасном месте», что было правдой. Это была самая фешенебельная часть Мюнхена. Внезапно он посмотрел через плечо и остановился на середине фразы. «Извините, – печально извинился Гитлер, – это последствия тюрьмы. Вы всегда ожидаете, что кто-то подслушивает», – и принялся живописать психологический эффект, оказываемый смотровым глазком в камере.

Мы приготовили настоящий праздничный ужин: индейка, после которой подавалась превосходная австрийская выпечка, которую он так любил. Я заметил, что он практически ничего не пил, поэтому не нужно было прятать от него сахарницу. Примерно в тот же период он стал придерживаться вегетарианских вкусов в еде, которые потом стали так заметны. Возможно, это стало результатом необходимости побыть на диете и сбросить лишние килограммы, но, как обычно, он представил это как личное дело. «Если я чувствую, что мясо и алкоголь губительны для моего организма, я надеюсь, что, по крайней мере, у меня хватит силы воли обойтись без них, как бы они мне ни нравились», – говорил он. Но в тот вечер никаких проблем с аппетитом Гитлер не испытывал.

После ужина он стал приходить в себя, начал вышагивать по комнате, как солдат, сцепив руки за спиной. Он никогда не был человеком, который мог долго рассиживаться. Каким-то образом он снова вернулся к теме войны, и мы обнаружили, что его талант имитации распространяется не только на человеческий голос. Он описывал какой-то эпизод, имевший место на Западном фронте, и стал имитировать артиллерийский заградительный огонь. Гитлер мог воспроизвести звук любых орудий, которые можно было представить: немецких, французских, английских, гаубиц, пулеметов по отдельности и всех вместе. С его восхитительным голосом мы действительно побывали пять минут в битве на Сомме, а что подумали о нас соседи, не могу и представить. К счастью, окна были закрыты, а вокруг дома был довольно большой сад. Чтобы поднять его боевой дух, я подарил Гитлеру в качестве сувенира документ с подписью Фридриха Великого, который переходил из поколения в поколение в моей семье. «Не забывайте, что однажды даже „старый Фриц“ сидел на барабане, грызя ногти, после битвы при Хохкирхе и думал, что же ему теперь делать», – продолжал я приободрять Гитлера. Его глаза прояснились. Можно было почувствовать, как внутри него разгорается огонь.

Вдруг он разразился длинной политической речью. К моему ужасу, он начал изливать еще более чистую выжимку из той чуши, которую сочиняли Гесс с Розенбергом. Все эти нелепые предрассудки недалеких солдафонских умов, которые были не в состоянии понять баланс мировых сил и вместо этого сконцентрировались на междоусобных распрях и сугубо европейских войнах и политических играх. «Мы решим все вопросы во Франции, – прокричал Гитлер. – Мы сотрем Париж в пыль. Мы должны разорвать оковы Версаля». Боже мой, подумал я. Париж в руинах, Лувр, все сокровища искусства исчезнут. Каждый раз, когда Гитлер впадал в такое состояние, я чувствовал себя почти физически больным.

Казалось, по возвращении из Ландсберга он только укрепился во всех своих худших предрассудках. Я уверен, что именно тогда его латентные радикальные взгляды начали проявляться со все большей четкостью, хотя понадобились еще годы, прежде чем он превратился в неприступного фанатика, неспособного учиться, глухого к голосу разума, каким его знает весь мир. За год, который он провел в Ландсберге, вместо того чтобы сесть и сформулировать более широкий взгляд на политические проблемы, он лишь слушал своих сокамерников, которые не упустили возможность сузить его мышление до границ своего разума. Его антисемитизм приобрел более выраженный расистский подтекст. Его сокамерники взрастили в нем ненависть из-за того, что французы использовали сенегальские части в Руре во время оккупации, и у меня есть серьезные подозрения, что именно это положило начало законам о расовой чистоте, которые впоследствии приняли нацисты. Они собирали эти идеи и расписывали их, чтобы обосновать свои доводы, даже приводили высказывания уважаемых людей, вроде Бернарда Шоу, который не считал противоестественной теорию о необходимости разводить людей в соответствии с правилами, разработанными в разведении домашних животных. Конечно, у господина Шоу было преимущество в виде большой бороды, из-за которой никто не мог видеть, что он все время смеется и что принимать всерьез эти его идеи, право, не стоит. А у Гитлера были только маленькие усики, и его слова принимали за чистую монету, и он сам считал себя правым, и расизм стал его идеей фикс.