Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Хотя мы продолжали часто видеться с Гитлером, я чувствовал, что фанатичные экстремисты в партии крепко захватили его в свои лапы и доводы более разумных людей, вроде нас, ими опровергались. Казалось, сам ход событий был против нас. Власти снова легализовали партию 24 февраля. 27-го числа Гитлер снова выступал после долгого перерыва – со времен «Бюргерброй Келлер». Хотя его слова и показались мне вполне обдуманными, в них было достаточно от его прежних угроз, поэтому Гельд встревожился, что дал Гитлеру слишком большую свободу, и снова запретил тому выступать. Этот запрет продлился больше двух лет в Баварии и до сентября 1928 года по всей Германии. Я сидел рядом с Гессом, которого уже освободили из тюрьмы. Мы были недалеко от сцены, и я попытался поднять настроение этого мрачного молодого человека, поспорив, что смогу предугадать точные слова, которыми Гитлер начнет свою речь. «Что вы имеете в виду?» – спросил Гесс. «Ставлю любые деньги, что в начале он скажет „wenn wir uns die Frage vorlegen“» («когда мы спросим себя…» – его старая формула для подведения итогов событий). Естественно, он сказал именно это.

На следующий день умер президент Эберт, и Германия разом погрузилась в муки выборов. Перед партией сразу же встал вопрос, что делать. Мне казалось, что слишком рано принимать сторону какого-либо кандидата. Партия была расколота и дезорганизована, и мне казалось, что гораздо разумнее оставаться на нейтральной полосе и воспользоваться преимуществами политического сотрудничества позднее. По этому вопросу состоялось совещание в доме старого Мюллера, печатника в Beobachter, на озере Тегерн, и помню, что мои аргументы были поддержаны не только Германом Эссером, но и Гиммлером. Тем не менее Гитлер желал испытать силы, и его союзники-националисты более или менее настаивали, что он должен поддержать кандидатуру Людендорфа.

Грегор Штрассер (1892–1934) – один из основателей и лидеров НСДАП. Убит во время «ночи длинных ножей».

Между этими двумя не было никакой симпатии после процесса, последовавшего за путчем, когда генерал занял довольно независимую позицию и открестился от своих связей с нацистами. Гитлер считал это грубым нарушением обещаний и никогда больше ему не доверял, однако скрепя сердце повторил аргументы своих союзников о том, что Людендорф – человек с правильным именем, который может объединить вокруг себя патриотически настроенных граждан. Это показывает, сколь малому они научились.

Результатом стало полное фиаско. Людендорф не набрал даже одного процента голосов. Тем не менее ни один из кандидатов не набрал абсолютного большинства голосов, поэтому 26 апреля был проведен второй тур выборов, по результатам которого победил Гинденбург, кандидат от правых. Радикальные националисты отдали свои голоса за него, но без энтузиазма, потому что считали его слишком старым и недостаточно политически активным для своих целей. Гитлер совершил быстрый поворот, на который был способен только он, и открыто признался, что доволен поражением Людендорфа, стал говорить: «Что ж, по крайней мере, мы от него наконец избавились». В результате резко подскочил авторитет Грегора Штрассера, что радовало его еще больше.

Вся эта путаница крайне разочаровала меня, и я стал сомневаться, удастся ли когда-нибудь одомашнить это необычное существо. Этот вопрос преследовал меня последующие десять лет, ибо я никогда не сомневался, что Гитлер каким-либо образом обязательно пробьется наверх. В этом я оказался прав. Моей ошибкой было полагать, что когда-либо существовала возможность его образумить. У меня до сих пор хранится копия письма, которое я написал в день рождения Гитлера, 20 апреля, своему другу Карлу Оскару Бертлингу, который в свое время учился по обмену в Гарварде и в то время был директором Американского института в Берлине. «Последние события в партии (я имел в виду выдвижение кандидатуры Людендорфа) практически убедили меня, что этим людям невозможно помочь, – писал я. – Они думают только о силе, демонстрации военной мощи и парадах, а старые представления Фридриха Науманна о сущности рабочей партии выброшены за борт. Я вижу лишь всеобщее помешательство. Когда ты начинаешь использовать методы канцелярии в политике, это означает конец…»

Худшее было еще впереди. Еще раньше в том же году меня порадовало известие о том, что Гитлер устроил Розенбергу страшную выволочку, обвиняя его в отсутствии лояльности, некомпетентности и во всех смертных грехах. Первого апреля между двумя выборами Völkischer Beobachter снова стала выходить ежедневно. И кто был восстановлен в должности редактора, несмотря на все мои мольбы и доводы? Розенберг, невыносимый, узколобый карикатурный мифотворец и полуеврей-антисемит, который, я уверен в этом по сей день, причинил движению вреда больше, чем кто-либо другой, за исключением Геббельса. Господи, помоги нам, подумал я, вот куда я попал.