Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Гесс, в свою очередь, вносил собственную лепту в дело постепенного отторжения Гитлера от реальности со своим изобретением культа фюрера. До путча никому и в голову не приходило звать его иначе, чем «герр Гитлер». Когда они оба вышли из Ландсберга, Гесс начал обращаться к нему как der Chef, а потом ввел это словечко, Führer, в подражание «Дуче», как звали Муссолини. Приветствие «хайль Гитлер» также начало входить в обиход в это время. Ничего особо зловещего в этом начинании не было. Это была старая австрийская традиция, когда говорили «Heil то-то» или Heil mein lieber поколениями. Даже компании велосипедистов, встретившись, поприветствовали бы друг друга All Heil, даже если бы они не знали имен. Вообще, мы говорили «хайль Геринг» или «хайль Гесс» еще до путча, без какого-либо мрачного подтекста. Это был просто способ сказать «добрый день». Члены партии стали употреблять «хайль Гитлер» в виде своего рода пароля, и с того времени сказать «хайль Шмидт» или «хайль Ханфштангль» практически приравнивалось к оскорблению его величества. Я никогда не принимал эту чушь и до конца обращался к Гитлеру или «герр Гитлер», или «герр рейхсканцлер», в зависимости от ситуации, что представляло для других одно из многих свидетельств моей неблагонадежности, которые они отмечали. Нельзя сказать, что Гитлер открыто поощрял эту привычку. Он никогда никому официально не приказывал обращаться к себе «мой фюрер». С другой стороны, он никогда не возражал против этого и втайне получал удовольствие, и привычка прижилась.

Вместе с тем все эти их начинания походили на танец поредевшей осенней листвы, терзаемой порывами ветра. Оставались лишь немногие из старых преданных сторонников. Геринг все еще был в изгнании в Швеции. Рем, чьи энергичные действия по реорганизации «Союза борьбы» и СА, пока Гитлер находился в заключении, рассматривались как возможные причины затягивания освобождения Гитлера, оказался в немилости. Эта его ошибка, которую он повторил позже, состояла в желании иметь слишком большую независимость. Она привела к разрыву отношений, и в конце апреля он ушел со всех своих постов. Штрассер отдалился и перенес свою деятельность в Берлин, Рурскую долину и Саксонию, оплоты коммунистов, действуя практически автономно. От Людендорфа избавились. Гитлер намеренно допустил создание коалиции с радикальными правыми, чтобы, когда она распадется, выстроить нацистскую партию полностью под своим контролем. В результате наступил явный период затишья.

Я был крайне разочарован тем, какой оборот приняли события, и решил заняться личными делами. Мне казалось малоосмысленным продолжать связь с этой дискредитировавшей себя группой политических авантюристов, и я чувствовал, что только фундаментальное расширение взглядов Гитлера может сохранить мою веру в его будущее. Его личные привычки не менялись. Поздним летом 1925 года, с помощью Бехштайна, я полагаю, он приобрел виллу Хаус Вахенфельд в Берхтесгадене, которая и позже с привлечением государственных средств оставалась его частной резиденцией. Именно туда он устроил фрау Раубаль со своей дочерью Гели своей домохозяйкой. Но до этого времени всегда, когда Гитлер бывал в Мюнхене, его обычно можно было застать в узкой компании в кафе «Хек» на Галериштрассе, которое стало постоянным местом встреч после освобождения из Ландсберга. В хорошую погоду они обычно встречались в Хофгартене.

Я продолжал довольно часто присоединяться к нему там, в последней попытке избавить от пагубного влияния вульгарного окружения. Хотя, честно говоря, там была пара исключений. Карл Антон Райхель, эксперт в области искусства, был образованным человеком, еще одним завсегдатаем был отец Бернард Штенфль, который в свое время работал редактором небольшой антисемитской газеты под названием Miesbacher Anzeiger и помогал редактировать «Мою борьбу». Кроме этих двух, все остальные на тех тайных вечерях принадлежали к тому сорту людей, которые теряют свой путь после любой войны и начинают вести скромную жизнь, продавая страховки или что-то в этом роде.

Если кто-либо хотел сколько-нибудь обстоятельно поговорить с ним, успех этого зависел от его настроения или компании. Тупоголовые провинциалы, остававшиеся ему верными, противились моему присутствию, как и присутствию любого другого человека, который мог бы оказать на Гитлера какое-либо влияние, отличное от их собственного. Некоторое время я пытался заинтересовать его мыслью изучить английский язык. Я думал, что если бы он читал британские и американские газеты сам, то мог хотя бы осознать, что за границами Германии существует и живет своей жизнью другой мир. «Дайте мне два дня в неделю, герр Гитлер, – говорил я ему, – и через три-четыре месяца вы будете знать, с чего можно начинать». Он отнесся к этой затее, с одной стороны, с недоверчивостью, с другой – с воодушевлением, но так и не решился. Как и у большинства невежественных людей, у него был комплекс, когда человек считает, что ему не нужно учиться чему-либо.