Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Во всем остальном его политическая активность напоминала аккомпанемент музыканта на концертном турне. Он давал свое представление, собирал вещи и отбывал в следующий город. В промежутках оставалось время только на восстановление сил. Наша роль была сведена до обязанностей секундантов у боксера, вытирающих его губкой между раундами, пока он мог отдышаться и собраться с мыслями. Если во время очередной остановки возникала необходимость в важном разговоре с каким-нибудь влиятельным человеком, которого можно было бы привлечь на свою сторону или который мог быть полезен, Гитлер закрывался в комнате с ним наедине или выходил с ним прогуляться в сад. Никто никогда не присутствовал на таких разговорах. Он собирал нужные ему сведения, и все. Никогда стратегия кампании не обсуждалась на коллективных собраниях. Идея коллегиальных решений была абсолютно чужда Гитлеру. Он брал кого-либо и начинал обсуждать эти идеи с ним. Когда разные предложения начинали уравновешивать друг друга, он самостоятельно принимал решение, какой линии следует придерживаться. Его привычка держать людей в раздельных помещениях была одной их первых причуд, которые я заметил за ним, и она оставалась у него до конца.

Даже со своими ближайшими помощниками он держался на расстоянии. Он не испытывал каких-либо теплых чувств по отношению к ним. Он считал Геринга немногим больше, чем простым головорезом с острым мечом, направленным на врагов. «Набей ему брюхо, и он готов воевать с ними», – одобрительно говорил мне Гитлер. Это был человек, которого он мог использовать. Подбирая своих гауляйтеров, он всегда искал людей типа крикливых армейских сержантов, всегда готовых пустить в ход кулаки. Некоторые из нас называли их «гау-быками». У Гитлера находилось время только на людей, которые могли заводить толпу. Из-за этого он примирился с Германом Эссером, хотя втайне завидовал ему, потому что Эссер пользовался большой популярностью у женщин. У Эссера было одно удивительное качество: он вступил в партию таким молодым и так давно находился под влиянием Гитлера, что мог говорить в точности как он. Каждая фраза, каждый нюанс речи плюс большее чувство юмора и привлекательность для женщин в аудитории. Он всегда мог собрать зал где угодно, а учитывая не слишком большое число хороших ораторов у нацистов, это сделало его крайне ценным.

Другим человеком в партийной верхушке нацистов был Грегор Штрассер, и зависть Гитлера к нему имела более глубокие корни. Он был одним потенциальным, хотя, на самом-то деле, фактическим противником внутри партии. Он сделал долину Рейна своим леном. Помню, во время одной поездки по городам Рура я видел выведенное краской имя Штрассера на стенах каждого железнодорожного туннеля. Безусловно, он был очень важным человеком в этих местах. Гитлер отвернулся от этих надписей. От него не было никаких комментариев, вроде «Штрассер отлично работает» или какого-либо другого знака одобрения. В Берлине Штрассера заменил Геббельс, золотым голосом которого Гитлер искренне восхищался. «Я слышал их всех, – сказал как-то Гитлер, – но единственный человек, которого я могу слушать не засыпая, – это Геббельс. Он действительно умеет произвести впечатление».

Другой, более зловещей привычкой стало то, как он начал держать дистанцию между собой и своими ближайшими соратниками и окружением. Он был одиноким волком все годы, что я его знал, и, хотя он возвышался над всеми группами благодаря чистой силе своего ораторского дара, им двигал скорее инстинкт. Теперь в его голосе появилась новая жесткость, сознательное отношение к другим свысока, стремление поставить людей на место. Казалось, он не замечает своей бесцеремонности. Однажды в Völkischer Beobachter вышла статья, которая его разозлила, и он позвонил Розенбергу, чтобы узнать, кто ее написал. Она принадлежала перу какого-то балтийского приятеля Розенберга, но вместо того, чтобы ругать его, Гитлер набросился на бедного Отто Дитриха, который не имел никаких полномочий в газете. Он орал на него в моем присутствии, как на собаку, не обращая внимания ни на какие протесты Дитриха и заверения в том, что он не несет никакой ответственности. «Что вы думаете об этом? – спросил Дитрих меня после этого. – Еще немного, и я бы бросил свою работу». Но конечно, он этого не сделал и стал еще одним соратником, который смирился с несправедливыми обвинениями.