Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

«Герр Гитлер, что вы здесь делаете? Неужели вы не понимаете, что Черчилли сидят в ресторане? Они могли заметить вас, когда вы входили сюда. Они точно узнают от гостиничной прислуги, что вы здесь были. Они ждут вас на кофе и воспримут это как сознательное оскорбление». Нет, он же небрит, что было правдой. «Тогда, во имя неба, езжайте домой, побрейтесь и возвращайтесь назад, – сказал я. – Я сыграю им на пианино или как-то еще займу до вашего приезда». – «У меня слишком много дел, Ханфштангль. И мне нужно вставать рано утром». И он вышел. Я принял самое приятное выражение лица, какое мог, и вернулся обратно к обществу. Кто знает, подумал я, может, он все-таки объявится. Я ругал себя за то, что не был более откровенен с Гитлером, но в «Континентале» очень узкий и небольшой холл с носильщиками и служащими на каждом шагу. Я не мог сболтнуть это в присутствии голландца, а Гитлер все время отходил от меня. Так что я сыграл свои футбольные марши и «Annie Laurie» и «Londonderry Air», и компания пришла в бодрое расположение духа. Конечно, за исключением меня.

Гитлер так и не появился. Он просто струсил. На следующее утро его машина ждала меня около моего дома. Мы забрали его вместе с его прирученными головорезами и отбыли в Нюрнберг, где, представьте себе, он провел все утро, обсуждая какие-то частные проблемы с Юлиусом Штрайхером. В машине по дороге туда я наклонился к нему и пересказал свой разговор. Он этому даже не поверил, а если поверил, то я почувствовал, что Гесс и Розенберг любой ценой пытались не допустить этого внешнего контакта. «В любом случае, какую роль играет Черчилль? – пожаловался Гитлер. – Он находится в оппозиции, и никто не обращает на него внимания». «Люди говорят то же самое о вас», – сказал я раздраженно. Этого не стоило говорить. Он решил не связываться ни с кем, кто бы мог украсть у него популярность. Я даже не упомянул комментария Черчилля об антисемитизме Гитлера, так как это могло дать ему еще один предлог. Насколько я помню, Черчилли оставались в Мюнхене еще два или три дня, но Гитлер отсутствовал, пока они не уехали.

На выборах в рейхстаг в конце июля нацисты добились еще большего количества мест, чем раньше, но все еще оставались далеко от своей цели. С 230 местами из 608 они стали сильнейшей партией, и в первые две недели августа новый канцлер фон Папен обратился к Гитлеру с предложением войти в состав нового правительства в качестве вице-канцлера. Учитывая маячившую на горизонте возможность получить в свои руки всю власть, он, как никогда ранее, стал отрицательно относиться к любым компрометирующим его союзам. «Что за тип этот Папен? – спросил он меня. – Вы, наверное, общались с ним в Нью-Йорке во время войны». «Если неформально, то он очень милый человек, – сказал я. – Но в политическом смысле он Luftikus». Это ему понравилось. «Ein Luftikus, – повторил он, хлопнув себя по бедру. – Это отлично его определяет», – но он не оставил до конца идею сотрудничества с ним. «Имейте в виду, что если его тщеславие тешится проживанием в канцлерском дворце со своей женой и они готовы передать всю реальную власть мне, то я не буду возражать», – добавил он. Но это время еще не пришло. Был поздний вечер и довольно темно, когда мы выехали из Берлина после того, как переговоры завершились ничем. Мы все тихо сидели в машине. Шрек был за рулем, в салоне вечный Шауб, Брукнер и Зепп Дитрих. «Wir werden schon sehen – Мы еще увидим», – прошептал Гитлер.

Это, конечно, был худший из всех возможных моментов, чтобы доставать Гитлера своим американским комплексом. Экономика Америки была практически так же развалена, как и наша, а все остальные истории касались только гангстеров в Чикаго и скандалов с Джимми Уокером, мэром Нью-Йорка. Все это давало Гитлеру прекрасные козыри в споре со мной. «Любая страна, которая не способна решить проблемы даже в своей полиции, не может надеяться играть какую-либо роль в международных делах», – часто говорил он. Ширах и другие никогда не упускали возможности обратить его внимание на негативные отзывы о нем в прессе, которые он полностью относил на счет еврейского влияния или моей неэффективности, если он был в плохом настроении. Я бы впал в отчаяние, если бы не получил личное послание от Франклина Делано Рузвельта, моего старого друга по Гарвардскому клубу, о том, что он вскоре станет президентом. В сообщении как будто само собой предполагалось, что Гитлер вскоре придет к власти, и Рузвельт надеялся, что в свете нашего долгого знакомства я постараюсь всеми силами удержать Гитлера от поспешных действий и необдуманных решений. «Представьте игру на рояле и попытайтесь нажимать левую педаль, если события станут чересчур громкими, – процитировал мой посетитель. – Если обстановка начнет накаляться, пожалуйста, немедленно свяжитесь с нашим послом». Это сообщение крайне воодушевило меня, и в свое время мне пришлось сделать ровно то, о чем в нем говорилось.