Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

На следующий день доктор Мартин случайно зашел домой к Штрассеру на Тенгштрассе и узнал все подробности того, что случилось. Он обнаружил Штрассера спокойным и смирившимся, несмотря на горечь его слов: «Доктор Мартин, я человек, помеченный смертью. Мы долгое время не сможем видеться, и я советую вам ради собственного блага не приходить сюда больше. Что бы ни случилось, запомните, что я скажу: с этого момента Германия находится в руках австрийца, который является прирожденным лжецом, бывшего офицера, который является извращенцем, и косолапого урода. И скажу вам, что последний – самый худший из них всех. Это сатана в человеческом обличье».

Примерно в это же время я познакомился с Риббентропом, который очень поздно вошел в верхушку нацистской иерархии. Он был другом графа Хеллдорфа, лидера частей СА в Берлине, расположение которого он снискал, посылая ящики шампанского в тюрьму, когда того временно задержали. Я симпатизировал ему, потому что он производил благоприятное впечатление, говорил на французском и английском и явно был умнее своры полуграмотных головорезов вокруг Гитлера. По крайней мере, он был и продолжал оставаться противовесом Розенбергу в области внешней политики. Первая встреча с ним, четко отложившаяся в моей памяти, произошла в президентском дворце рейхстага, который после июльских выборов занимал Геринг. Гитлер был вместе с Гугенбергом в библиотеке на втором этаже и пытался выбить из него больше денег, но в общем без видимого успеха и пришел полностью истощенный. Он увидел меня и, как обычно, сказал: «Ханфштангль, сыграйте мне что-нибудь», – и я начал с мелодий из «Тоски», которые крутились у меня в голове, хотя мне и пришлось начинать трижды, прежде чем я попал на правильную клавишу. Когда представление окончилось, ко мне подошел Риббентроп и напыщенно сказал: «Ханфштангль, вы помогли фюреру пережить тяжелую минуту».

Верхний этаж отеля «Кайзерхоф» на Вильгельмштрассе был практически полностью занят оперативным штабом нацистов. Не могу сказать, чтобы в связи с этим атмосфера там улучшилась. Когда бы там ни собирались поесть высшие руководители, они вели себя как толпа старых уличных музыкантов. Каждый хвастался своими успехами на недавних собраниях и тем, сколько ему преподнесли букетов цветов, или успехами в борьбе с коммунистическими критиканами. Это было ужасно, будто находишься в артистической комнате концертного зала. Берлин уже стал территорией Геббельса. У него была большая квартира на Рейхсканцлерплац на западе города, и, когда Гитлер вдруг решил, что кухонный персонал в «Кайзерхоф» наполнился агентами коммунистов, которые добавляли яд в его пищу, Магда Геббельс завоевала его сердце, готовя изысканные вегетарианские блюда, которые возили для него в отель в термоконтейнерах.

В это время Геббельс по-настоящему начал усиливать свои позиции. Гитлер часто заезжал к нему и проводил остаток вечера у него дома, а меня обычно тащил с собой для заключительного аккорда на рояле. Мои марши высоко ценились, а у меня появился относительно новый под названием «Deutscher Föhn», который очень нравился Гитлеру. «Вот что будет играть оркестр, когда мы войдем в Берлин», – часто говорил он, а Геббельс ревниво посматривал в мою сторону. Эти мои умения давали мне особый доступ к Гитлеру, который Геббельс терпеть не мог, и он взял за привычку включать все радиоприемники в доме на полную громкость, когда приезжали мы с Гитлером, чтобы я не мог больше с ними соревноваться. Геббельс вскоре нашел даже лучшее решение.

Он записывал некоторые из самых удачных речей Гитлера и ставил их записи. Гитлер разваливался в большом моррисовском кресле, в полудреме внимая этому звуковому отражению самого себя, утопая в нарциссическом любовании своим звуковым представлением. После этого Геббельс обычно ставил одну из записей Вагнера, просто чтобы перехитрить меня: он понимал, что, когда Гитлер слушает мою игру на рояле, это своего рода прелюдия к тому, чтобы выслушать меня, а этого нельзя было допустить любой ценой.