Желтолицый выводит меня во двор. Потом появляются люди в синих бушлатах. Я знаю, что они – враги, так меня научили. Они очень опасны, и мне нужно следить, чтобы никто из них никого не покалечил, не напал на Желтолицего и охранников и не попытался убежать за территорию. И я слежу. Я все время настороже. Я смотрю, как они шагают строем на работу, и каждый раз вскидываю морду и навостряю уши, если кто-то делает резкое движение. Я обнюхиваю их бараки, безошибочно находя то, что хранить нельзя. Я патрулирую территорию ночью, чутко прислушиваясь, не раздастся ли откуда-нибудь подозрительный шум. Во мне нет ни жалости, ни пощады. Я ненавижу их всех и зорко смотрю, чтобы никто не попытался покинуть пределы нашей с ними общей тюрьмы.
Сегодня все идет своим чередом. И все же мне неспокойно. То ли от увиденного уже под утро сна, то ли от чего-то другого. Я пристально слежу за строем синих, идущих на работу к лесу. Один из них – я помню его, у него бледные, торчащие из-под шапки в стороны уши, – кажется мне странным, вызывает нервозность. Лицо у него белое, настороженное, и лапа, обернутая рукавицей, необычно держится за край рукава. Прячет что-то? Я негромко рычу, и Желтолицый натягивает поводок:
– Спокойно, Найда! Рядом.
Я подчиняюсь – не могу не подчиниться. Хотя всем своим существом мне хочется рявкнуть на него:
– Не успокаивай меня! Я чую то, чего не можешь увидеть ты своими глупыми человеческими глазами.
Но Желтолицый ничего не замечает, и я понимаю, что следить за Ушастым придется мне.
И я слежу. Начинается работа. Звенят в стылом морозном воздухе большие железные инструменты. Валятся деревья. Слышен хруст веток и тяжелый гул, с которым стволы падают на покрытую снегом землю. И в какой-то момент я, засмотревшись на проглядывающее в сплетении ветвей солнце, забываю про Ушастого. И вспоминаю о нем, лишь заметив краем глаза что-то неправильное. Что-то идет не так, так не должно быть. Желтолицый курит, иногда сплевывая на снег, и ничего не видит.
А я вижу. Вижу, как Ушастый пятится за дерево. Воровато оглядываясь, перебирается за следующее. Постепенно пробирается все дальше. Еще минута – и он бросится бежать через лес, уверенный, что никто не заметил его исчезновения. Взревев, я рвусь вперед, натягиваю поводок, рычу, лаю. И все тут же приходит в движение. Желтолицый наконец все понимает, роняет окурок, орет:
– Стой! Стрелять буду! Фас!
Все кричат, что-то щелкает, грохочет. Но я ничего уже не слышу, кроме рева ветра в ушах. Я несусь вперед, чувствуя, как фонтанчики снега, который я взрываю лапами, бьют меня по бокам. Я лечу, видя перед собой лишь мелькающую между стволов синюю спину. И слепящий глаза снег. И острую яростную ненависть, заполняющую все мое существо. Я лечу, и Ушастый, оглянувшись, начинает бежать быстрее. Но ему от меня не уйти. Он – враг, а мой долг, единственная оставшаяся мне в жизни радость – настигать врагов, не давать им скрыться. Спина становится все ближе, еще секунда, и я прыгну, ударю по ней лапами, вцеплюсь зубами в ватный бушлат, повисну, повалю на землю.
И вот я прыгаю, вцепляюсь в него, опрокидываю в снег. И только тут вспоминаю, как он придерживал рукав. Только тут понимаю, что, если он прятал что-то, это может быть опасно. Но уже поздно. Он корчится подо мной, отворачивая голову от моей оскаленной пасти, извивается, и я успеваю лишь краем глаза уловить, как из рукава появляется нечто тонкое, острое, темное. И в ту же секунду острая боль разрывает мне бок. Сначала я даже не обращаю на нее внимания в запале. Нужно удержать беглеца, во что бы то ни стало не дать ему уйти, пока не подоспела охрана. Но потом вдруг замечаю, что лапы мои слабеют, перестают слушаться. И зубы не желают сжиматься у врага на горле. И сбоку становится очень горячо и мокро. И пока я пытаюсь осмыслить это, Ушастый стряхивает меня с себя, как бесполезный мешок, поднимается сначала на четвереньки, потом на ноги и снова пускается бежать. Я хочу броситься за ним, но лапы мои проваливаются в снег, и солнце тускнеет, и темнеет стылый, сотканный из ненависти, воздух.
Разве уже вечер? – удивляюсь я. Мотаю головой. Где-то грохочет и гремит. Мимо меня проносятся ноги – тяжелые ботинки, сапоги, форменные зеленые, синие и пятнистые штанины. А потом все начинает кружиться водоворотом, и становится все темнее и темнее.
Ночь, радуюсь я. Пришла сегодня раньше. Сейчас меня отведут в вольер, я закрою глаза и, может быть, снова увижу то, что приходит лишь в темноте. Теплое солнце, и синюю воду, и белый песок, и лапы, бросающие палку, и смеющиеся глаза, и запах сладких цветов. Но до вольера я добраться не успеваю. Темнеет как-то сразу, и вот я уже ничего не вижу, не слышу сквозь стоящий в ушах звон. И только чувствую под боком холодный, колючий снег.