Мои южные ночи

«Газель» прыгала по ухабам, в промерзшее стекло било розоватое зимнее солнце. Оператор Дюша, тощий крючконосый парень, вел машину вперед, сверяясь с навигатором. А я, сидя на пассажирском сиденье, отогревала руки в рукавах куртки и все думала, что Буне сейчас уже должен быть год. Что она стала взрослой собакой. Крупной, умной, со сложившимся характером и привычками. Что с ней сейчас? Оправилась ли она от травмы? И как та на нее повлияла?

Я уже знала, что на Тамару Андреевну завели уголовное дело. Срок ей, правда, грозил условный, но звания кинолога МВД нашего с Буней врага должны были лишить. И почему-то меня грело это мстительное сознание того, что зло будет наказано.

Впрочем, о ней я думала мало. Больше о том, что скоро смогу забрать мою девочку, обнять ее, приласкать, отвезти домой. Вернуться в то время, когда мы с ней были так счастливы.

Колония, как и можно было ожидать, произвела на меня гнетущее впечатление. Собственно, я была к этому готова и потому лишь хладнокровно выполняла свою работу. Разумеется, мне не терпелось скорее начать задавать вопросы про Буню, но я решила, что для начала нужно выполнить задание телеканала и заодно поближе познакомиться с местным персоналом. Мы с Дюшей отсняли общие планы: бараки, административный корпус, актовый зал, где проходили концерты художественной самодеятельности, столовую. Взяли интервью у начальника колонии Белоусова, поразившего меня щеками, такими круглыми и розовыми, что не лезли в Дюшин объектив, поговорили с парочкой охранников. А потом я затребовала показать нам, как живут местные охранные собаки.

– Зачем вам это? – удивился похожий из-за своих щек на громадного младенца Белоусов.

– Как вы не понимаете! – принялась убеждать я. – В репортаже необходима щемящая нотка, сухие факты оставят зрителя равнодушными. А собаки – это всегда трогательно, мило…

– Трогательно? Мило? – хохотнул он. – Да вы представляете себе, что это за зверюги?

Мне было совершенно безразлично, посчитал ли он меня после этого выступления наивной городской девчонкой или балованной журналисточкой, привыкшей снимать исключительно сюжеты светской хроники. Я бы сыграла тут хоть черта лысого, лишь бы это дало мне шанс подобраться поближе к Буне.

Через несколько минут Белоусов, продолжая похохатывать и строить мне масленые глазки, видимо, решив, что такую сентиментальную чувствительную девицу, любительницу собачек, легко будет развести после работы на приятное совместное времяпрепровождение, привел меня к местному кинологу, суховатому киргизу с темно-желтым лицом и узкими внимательными глазами. Это, вероятно, и был тот самый гражданин Улугбеков, который сдал полиции Тамару Андреевну, и я немедленно прониклась к нему благодарностью. Стоически выслушав приказ начальника сопроводить московских корреспондентов к вольерам, кинолог, видимо привыкший к любым самодурским начальственным выходкам, понурив голову, повел нас к указанному месту.

Увидев вольеры и содержавшихся в них собак, я поняла, что, думая о судьбе Буни, опасалась совсем не того, чего стоило бы. Я боялась, что мою девочку держат в тесной холодной клетке, морят голодом. Теперь же увидела, что вольеры были просторными, отапливались и содержавшиеся в них собаки не выглядели изможденными. Однако же зрелище передо мной открылось совершенно жуткое. Это были дикие звери, загнанные под замок. Страшные, жестокие, без малейшего проблеска игривости, радости, жалости в глазах. По их глазам, по оскаленным пастям я поняла, что любая из них готова была наброситься на меня – просто так, потому что любой человек для них, озлобленных и агрессивных, был враг. И содрогнулась от мысли, что моя добрая, ласковая, игривая Буня тоже могла стать такой. Что любое существо – умное, любопытное и незлобивое по природе – люди могли довести до такого озверелого состояния. Нет, «озверелый» – неверное слово, ведь в природе животные не нападают друг на друга просто так – лишь охотясь или защищаясь. А подобную утробную ненависть ко всему на свете способен воспитать в них только человек. Так кто же в нашем мире самый дикий, самый злобный и неуправляемый зверь?

Я шла мимо вольеров, разглядывая бесновавшихся за ними псов, и все пыталась высмотреть свою девочку. Понимала, что после ранения она должна быть притихшей, возможно, еще не совсем оправившейся. Но все здешние собаки на первый взгляд были полны сил. В конце концов, не в состоянии больше сдерживаться, я обратилась к Улугбекову:

– Скажите, пожалуйста, а какие у сторожевых собак обязанности?

И пока тот говорил что-то мне в ответ, расписывая собачий распорядок дня, я все шла мимо клеток, все смотрела – и не находила. Ни одна из этих собак не показалась мне знакомой. Я в отчаянии вглядывалась в рыжие подпалины на груди, стараясь рассмотреть белесое пятнышко, пристально рассматривала уши, глаза – и не находила Буни. Господи, куда же теперь она могла деться? Неужели… неужели не пережила ранения? От этой мысли у меня темнело перед глазами, и рык охранных собак сливался в ушах в один сплошной протяжный гул.