Мой любимый шотландец

– Полагаю, несправедливость в одном влечет несправедливость в другом, – наконец проговорила она. – Получается заколдованный круг. В браке мужчина и женщина должны быть равны – тогда не возникнет неприязни из-за невыполненного долга и обманутых ожиданий.

– Логично, – признал Люциан, и она ободрилась. – Кому же приходится труднее – бедному мужчине или богатой женщине?

– Богатой женщине, – не раздумывая ответила Хэрриет, – потому что ее бесправие и тяготы семейной жизни связаны с полом, а не с положением в обществе.

Снова логично.

– Пожалуй, – согласился он, – теперь же представь, насколько тягостно не прожить и дня без страха, что завтра будет нечем платить по счетам. Ты не знаешь, где взять горячую еду и теплую одежду. Ты носишься по шахте, словно крыса по водосточной трубе, пытаясь прокормить семью, пока ноги не протянешь.

– Да уж, – с досадой признала Хэрриет. – Тем не менее я убеждена, что лечение одной болезни не исключает внимания к другой.

Люциану понравилось вести полемику с женой, хотя до сих пор он спорами особо не увлекался. Заколдованный круг – удачно сказано. Ей удавалось облекать в слова вещи, которые он понимал по наитию.

Хэрриет посмотрела на него с любопытством.

– А что бы сказала на это твоя мама? – неожиданно спросила она.

– Что?! – Он напряженно застыл.

Хэрриет неуверенно улыбнулась.

– Твоя мама. Хотела бы она равной с мужчинами оплаты?

Он уставился на зеленые луга до самого горизонта, собираясь с мыслями.

– Не знаю, – ответил он, пытаясь дышать ровно.

Люциан избегал думать о том, что сказала бы или хотела мать. К достижению цели его подстегивала даже память о ней. Стоило задуматься чуть больше, и гнев его буквально парализовал. Мама умерла молодой. Ей было всего двадцать семь… Слишком молода, чтобы умирать, слишком молода, чтобы быть матерью одиннадцатилетнего сына. Осознание обрушилось на Люциана, когда он пошел на могилу бабушки. Мать он тоже навестил и по датам на надгробии понял, что на шахту она вернулась лет в пятнадцать или шестнадцать. По слухам, его отец обладал скверным характером и был гораздо старше матери. Деньги мужчину красят, но едва ли он принадлежал к тому типу, который нравится юным девушкам из шахтерского поселка. Люциан не знал наверняка, не появился ли на свет в результате изнасилования. Он стоял у могилы, занимаясь подсчетами, и вдруг непрошеная мысль обдала его душу холодом, словно порыв зимнего ветра. С тех пор он старался об этом не думать. Представив, что Хэрриет узнает, он ощутил, как внутри него с лязгом опустилась железная решетка. Он дорого ценил возникшую между ними теплоту и не хотел снова увидеть в глазах жены гнев, настороженность или презрение, поэтому был готов на все, лишь бы так продолжалось и дальше.

– Я не знаю, – повторил он.

– Какой она была?

Люциан коснулся рукой груди. Лоб его покрылся испариной.

– Я помню, что больше всего она любила солнце и солнечный свет.

– Как это прекрасно! – воскликнула Хэрриет, и выражение неподдельного интереса на ее лице вызвало его на откровенность.

– Ясным утром или после смены она бывала просто счастлива, – сказал Люциан. – Помню, я подумал… Я подумал, что ее место – на свету, а не под землей. Волосы у мамы были цвета спелой пшеницы. Глядя на них, я вспоминал о лете.

Повисла пауза.

– Что с ней произошло? – тихо спросила Хэрриет.

– Утонула вместе с моей сестрой Соршей, – ответил он. – Несчастный случай.

Хэрриет коснулась горла.

– Сожалею.

Люциан словно заиндевел. Он не произносил имени сестры вслух со дня похорон, а теперь оно вырвалось нечаянно. Карие глаза жены, сидевшей напротив, казались большими и влажными, словно она вот-вот заплачет. Он снова бросил взгляд в окно, потому что слезы лишали его присутствия духа и добавить было нечего. О некоторых чувствах говорить нельзя, к тому же тот роковой день окутывал туман забвения.

– Я подумаю о том, как увеличить оплату женского труда, – пообещал он, пресекая дальнейшие вопросы. Остаток путешествия Хэрриет провела за чтением.

Сент-Эндрюс встретил их ненастным небом, нависшим над низенькими серыми домишками и мощеными тротуарами. В воздухе раздавались крики чаек, на университетские башни и руины аббатства безжалостно бросались резкие порывы соленого ветра. Единственные пятна цвета – ярко-алые мантии студентов, гулявших по берегу моря. Хэрриет пришла в восторг от местного колорита и готова была вечно бродить по окрестностям, разглядывая ничем не примечательную ерунду вроде замшелой горгульи или взъерошенной чайки, но тут к ним присоединился мистер Райт, и они направились прямиком в магазин, торгующий фотографическими аппаратами.

– Магазин – рядом со студией Томаса Роджера, первого профессионального фотографа в Сент-Эдрюсе, – пояснил инженер. – Там висит несколько отличных портретов, снятых Роджером.

Магазин находился между оживленным почтовым отделением и книжным. В витрине стояли три аппарата на штативах, и сердце Хэрриет упало.

– Господи, да они огромные! – расстроилась она.

Однако в магазине девушка быстро передумала, когда пожилой владелец попытался вручить им крошечную модель.