Мои миры

К аэропорту в Улан-Баторе мы подъезжали в радостном ожидании. Вид самолётов связывал нас с цивилизацией. Мы уже предвкушали ближайший отлёт из Монголии, когда увидели палаточный городок. Навстречу вышли ребята, отправленные из нашего гарнизона четыре дня назад. Они с ухмылкой смотрели на наши разочарованные лица и предупредили, что неделя курорта на около аэродромном плато нам обеспечена. Вид на аэропорт действительно впечатляющий. Среди гор располагался аэродром. Вокруг, метров на двадцать выше него, находятся отдельные плато. На одном из них и расположен палаточный лагерь. Вид красивейший. Но всё дело в том, что лето уже закончилось, и началась зима. Холодно. По плато гуляли постоянные, всё продувающие ветра. Сначала нам устроили таможенный досмотр. Больше это походило на поиск спиртного. Нас выстроили в две шеренги на расстоянии двух метров друг от друга и приказали раскрыть чемоданы. Из вагончика вышли подвыпившие офицеры-таможенники. Спиртного у нас в принципе не было, только один парнишка вёз домой в качестве сувенира бутылку рижского бальзама и бутылку не помню ещё чего. На этом досмотр можно считать законченным. Таможенники, чувствуя, что это весь улов, быстро закруглились и заторопились в свой вагончик. Сомнений в участи бутылок ни у кого не было. «Товарищ майор! — обратился парнишка, лишённый своих сувениров — разрешите, я разобью бутылки перед строем?». Таможенники онемели от неожиданности, но возразить такому предложению нечем. В полной тишине раздался звон бьющегося стекла.… Потом нам показали палатку, в которой предстояло провести некоторое время. Сколько — мы могли только догадываться. Сухой паёк рассчитан на трое суток. Палатка большая — на сто пятьдесят человек. В середине стояла «буржуйка», которая так дымила, что редко кто мог подойти к ней погреться, а до дальних углов палатки тепло и вовсе не доходило. Созерцание взлетающих и приземляющихся вертолётов недолго развлекало нас. Заняться нечем. Самое большое мучение — сходить в туалет. Туалетом считалась небольшая выемка на самом сквозняке. За необходимое время руки замерзали так, что не было возможности одеться. Вид человека со спущенными штанами и растопыренными пальцами бредущего к печке сначала нас смешил, но чем больше народу проходило через данную нелепую ситуацию, тем меньше было смеху. На второй день уже никто ничего не замечал. На третий день еда закончилась. Все разбились на кучки по принципу «кто с кем служил». С нашей роты — три человека. Хорошо, что я в качестве сувениров вёз три банки с деликатесами. Вёз домой попробовать, так как в Союзе в магазине купить такое невозможно. Эти банки мы и съедали, по банке в день на троих. На шестой день прилетел наш борт.

Заунывное гудение турбин, казалось, наполнило всю нашу сущность. Вид салона производил угнетающее впечатление. Спать совсем не хотелось. За стеклом иллюминатора непроглядная темень. Казалось, мы выпали из времени. Ночь, нагнавшая нас в пути, двигалась вместе с нами. Это была, пожалуй, самая длинная ночь в моей жизни, причём совсем не образно. Время полёта складывалось со временем обычной ночи, так как летели мы с востока на запад.

Ничто не бывает вечным. Борт начал снижение, и мы снова увидели увеличивающиеся огни, убегающие за горизонт. Земля. Самолёт подкатил к одному из порталов и остановился. На здании аэропорта светилась надпись: «Борисполь». Сойдя с трапа самолёта, мы, охваченные бурной радостью, поспешили к порталу, чтобы скорей вдохнуть воздуха Родины.

— Предъявите ваши документы, — отрезвил нас голос начальника военного патруля. Поспешно и запоздало отдав честь, предъявили документы.

— Почему не застёгнуты? — холодно отрезал офицер. Настроение начало ухудшаться.

— Товарищ капитан! — обратились мы в надежде быть понятыми, — товарищ капитан! Мы два года в Союзе не были! Дайте нам свободно своей земле порадоваться!

Офицер ещё немного попридирался к нам, но то ли вняв нашим просьбам, то ли увидев большую группу дембелей приближавшуюся к нам, вернул документы.

Поездка до Киева заняла полчаса. Нам предстояло ещё целые сутки ждать нашего поезда. Потом ещё сутки ехать до Ленинграда, не имея при себе ни сухого пайка, ни денег на питание, но это был уже Союз. А дома и стены помогают.

Через двое суток, в шесть часов утра я стоял у своего подъезда. Не стал сразу заходить домой, а сел на скамейку, осмотрелся и, мне показалось, что никуда отсюда не уезжал. Что всё было во сне. Вокруг всё как всегда, и только на мне шинель. Я встал, подошёл к своей двери и нажал кнопку звонка.

ЛЕТНЯЯ НОЧЬ

День неуклонно клонился к вечеру. Усталое солнце после жаркого дня медленно катилось к горизонту. Катилось нехотя, словно запоздавший с прогулки ребёнок, что не успел наиграться. Подошло к горизонту, покраснело и, уже светило тихим, спокойным светом, играючи раскрасив полнеба пурпурным цветом, словно послало на сегодня свою последнюю улыбку. Затем медленно опустилось за дальний лес.