Мой отчим - советский пенсионер

Не стала я слушать препирательства родителей. Пусть отчим выкручивается: ему не впервой из сложных ситуаций выпутываться, авось разберутся. Ушла в свою спаленку, прыгнула на кровать и принялась мечтать. О чем? Да о том, как сладко целовал меня Эдуард! Мудрые речи отчима, похоже, стороной прошли…

Родители быстро договорились, не зря говорят: муж да жена — одна сатана…

Что, интересно, отчим маме наговорил в оправдание, как объяснил наличие бриллиантов в привезённых ею пакетах? Хитер гусь, как любит бабуля говорить о мудрых людях, подобных дяде Семёну…

Ближе к вечеру мама с отчимом собрались на концерт. Билеты через портье забронировали, как в "лучших домах Лондона". Я идти отказалась, сказала, голова болит! Мама было пыталась меня уговорить "бросить хандру", но дядя Семён пояснил ей, что у меня был тяжелый день… Похоже, он впрямь поверил, что мне нехорошо, после стольких переживаний?

Они ушли. И меня посетила мысль: дядя Семён так и не успел мне ничего рассказать о перипетиях судеб семьи Эдуарда. Что такого случилось в доме моего "мужа", что заставило юношу продавать свою квартиру и запятнать паспорт?

Оправдываясь перед собой, что действую исключительно под влиянием любопытства, и ничего более, я бросилась к телефону и набрала коммутатор.

Глава 29

Эдуард словно ждал моего звонка: трубку снял мгновенно. Мы с ним договорились встретиться через сорок минут, в фойе гостиницы "Москва". Я не стала мудрить: надела простое черное платьице, которое мне бабушка связала самолично, — бабушка еще и вязать умеет, не то, что я! Платье великолепно облегало фигуру, обрисовывая выразительно даже то, чем я и похвастаться не могла, — в другой одежде. "Готовое платье" никогда не сравнится с тем, что изготовляют "на заказ", для отдельно взятого человека. Вот скажите: часто ли купленная в магазине одежда сидит на вас, как влитая? То-то и оно…

Удлинённый треугольный вырез подчеркивал белизну шеи и немножко приоткрывал грудь, — самую малость. Поверх платья набросила длинную нитку жемчуга, перекрутив её вдвое. Жемчуг был настоящим, старинным, речным, хотя не слишком дорогим. Пальцы ощутили его приятный живой холодок…

Эдуард пришел вовремя: я только еще спускалась по лестнице вниз, а он уже ждал меня у дверей, с нелепой темно-красной розой, которую он держал в правой руке как-то странно: опустив цветок вниз и прикрывая левой рукой. Где только нашёл в такой мороз? Увидев меня, Эдуард разулыбался, тоже как-то странно: словно не умел он улыбаться искренне. Словно не привык к этому.

— Зоя!… Я так рад вас видеть! Просто рад, и всё! Даже и не знаю, что еще сказать… Поверите ли: не привык я розы дарить, не умею цветы вручать…Так и не научился… Простите, что роза — одна, другой хорошей не было, все разобрали, зимой цветов меньше привозят… Вот гвоздики были, но мне показалось, лучше — роза… Да, вот, возьмите же! — и Эдуард протянул мне бедный полузамерзший цветок, робкое напоминание о лете, тепле и чувствах. Я робко взяла цветок. Не люблю живых цветов. То есть люблю вдыхать их аромат, восхищаюсь их бесподобной краткоживущей красотой, но не могу спокойно видеть, как через несколько дней цветы увядают у меня на глазах, как олицетворение тщеты всего мирского… Но отказаться нельзя…И тут только меня осенило: что я буду делать с этой розой? Что скажу родителям? Откуда она взялась? Семён Васильевич будет недоволен, сразу обо всём догадается. Что подумает мама? Нет, все-таки я еще не готова к самостоятельному существованию: даже в мыслях своих ориентируюсь на мысли окружающих, на их мнение. Конечно, нужно уважать чувства близких людей, но нельзя постоянно под них подстраиваться! И я решительно взяла розу в руки. Хотела даже чмокнуть Эдуарда в щеку, — не стала… Он и так думает обо мне, как о смешной провинциалке, уверена… Ни к чему лишнее выражение чувств. Эдуард смотрел на меня странно: без прежнего своего скептического выражения, просто смотрел, и всё, и я не могла понять, что таится в глубине его бархатистых с поволокой глаз. И не могла я долго смотреть в его глаза: казалось, голова начинает кружиться, словно почва уходит из-под ног. Нелепое ощущение собственной слабости, возникавшее, когда я была рядом с Эдуардом, чуточку раздражало.

— Может быть, Вы поставите розу в какую-нибудь вазу или хотя бы в банку в вашем номере? — предложил Эдуард. — Я вас пока здесь подожду…

— Да, конечно, — пробормотала я. — Только перестаньте называть меня на "Вы", Эдуард! Это смешно звучит, по-моему…

Я убежала наверх, сознавая, что мне стоит пригласить с собой и Эдуарда. Чего я боялась? Что нас увидит дежурная по этажу и доложит обо всём родителям? Что с того? Ну, зачем я такой трусихой уродилась?! Водрузив трогательную одинокую розочку в пустую вазу, словно специально для этого случая поставленную на моей прикроватной тумбочке, надушившись французскими духами, вернулась к своему кавалеру, неуклюже переминавшемуся с ноги на ногу в фойе.