Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника

В те годы, о которых сейчас речь, – восьмидесятые годы прошлого столетия – у мамы был «Детский сад» и «Элементарная школа» в Петербурге, на Кирочной улице (угол Знаменской)[241].

Леля, Маша и Надя, которые только что окончили гимназию, помогали ей – и в школе, и в семье[242]

Уставали за неделю… А в субботу, когда школьники расходились по домам, приходили полотеры, сдвигали парты, нагромождали их одну на другую, делалось просторно в зале, чисто везде, – все весело отдавались наступающему воскресному отдыху. У нас необыкновенно чувствовалась праздничность тех суббот. Маша и Надя играли на рояле в четыре руки Бетховена (симфонии, «Кориолан»), Глинку, «Фингалову пещеру»; когда приходила Валентина Семеновна, она исполняла новые музыкальные произведения.

Дервиз пел романсы Чайковского, Даргомыжского, Шумана, Шуберта. Он был очень музыкальным человеком, из музыкальной семьи (в свое время его дядя Знде – артист Большого театра – был любимым тенором Петербурга).

Портрет танцовщицы Иды Рубинштейн. 1919

Рисовали. Чаще всего кто-нибудь позировал, сидя на большом круглом столе, в комнате трех девиц, под висячей лампой (керосиновой, электричества еще не было); рисовали Серов, Врубель, Дервиз и старшая сестра Маша, скульптор.

Рисовали на листках, на кусочках ватмана итальянским и простым карандашом. Все темы получали толкования четырех различных художников. Врубель вслух восхищался, делился впечатлениями от модели. Вслух анализировал формы лица. Рисунки оставались у нас. Они хранились у мамы в той же папке, в том же ящике письменного стола, как были тогда положены. Только после смерти Серова она пожертвовала часть из них в Третьяковскую галерею (другую часть галерея позднее купила)[243].

В папке были: аккуратное личико Ольги Федоровны, сухо и строго закутанной в бархатную скатерть с того же круглого стола, на котором позировала; ассирийский профиль и фас и, trois quarts Валентины Семеновны; энергичный нос с глазом сестры Вари, ее черные кудри, ее губы отдельно.

Валентин Александрович поддразнивал – пугал маму, что Варя, с ее монументальной фигурой, маленьким, бледным лицом и массивной шевелюрой черных кудрей – должна сделаться натурщицей (профессионально позирующих женщин тогда еще в России не водилось).

Профили сестры Нади, похожие на классическую Furia dormcntafa[244]; прямыми легкими чертами мама (Валентин Александрович говорил, что ее чрезвычайно трудно нарисовать); «Нос Адольфа» (как по привычке шестьдесят лет подряд рисунок этот называли[245]).

В письмах Врубеля к его сестре есть упоминание об этих субботах (январь 1884 года)[246].

Есть отражение «суббот» в произведениях Врубеля и Серова. Тамара в иллюстрациях Врубеля к «Демону» – Маша Симонович того времени. Ее фигура, ее поза, весь характер ее. В иллюстрациях Врубеля к Пушкину Моцарт – явно Надя Симонович. Джульетта в «Ромео и Джульетте» Врубеля – Ольга Федоровна (будущая Серова).

В эскизах, подававшихся Серовым в академию, – облик то Маши, то Нади Симонович. В «Обручении богородицы с Иосифом» – обе они слиты вместе[247].

Во время рисования читали вслух. Некоторые названия того, что читали мне запомнились: только что впервые тогда вышедшие русские сказки, собранные Афанасьевым; «Ундина» в старом издании с гравюрами из библиотеки Александра Николаевича Серова, в красном сафьяновом переплете.

Михаил Александрович Врубель тоже приносил книги. Однажды он принес немецкое издание карикатур Буша in quarto, прогостившее у нас всю зиму, которое мы бесконечно, с упоением рассматривали.

На елку три художника подарили мне томик сказок Андерсена (мне было семь лет). Я помню, как Врубель в тот же вечер прекрасно прочел из него «Соловью». И тогда же они подарили маме альбом для фотографий, толстый в мягком кожаном переплете, – он до сих пор у нас. На последней странице альбома они вставили свою фотографию, снявшись втроем специально для этого случая. На штампе фотографии с обратной стороны стоит «Васильевский остров». Группа так и находится на том же месте в альбоме, на последней странице[248].

Однажды (это я пишу не „с натуры“, как обещала во вступлении, а по рассказу Марьи Яковлевны, моей сестры) Врубель принес набросок масляными красками на холсте, приблизительно шестьдесят на сорок сантиметров.

Он изобразил прогулку на Острова трех девиц и трех художников в больших санях на паре лошадей с толстым кучером, как полагалось при такой запряжке. Дервиз попросил у своего отца, члена Государственного совета, его выезд, чтобы доставить удовольствие Леле, Маше и Наде скорой ездой, о которой они не имели представления. Однако от быстроты бега саней ветер обдавал катающихся колючим снегом, и при недостаточно теплой одежде им было не до наслажденья: все, оказывается, мечтали скорее вернуться домой.