Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника

Врубель, в тощем пальто с барашковым воротником, видимо зябший, Серов, в нахлобученной на глаза шапке, представляли печальное зрелище. Один Дервиз, в своей широкой шинели с бобровым воротником (форменное пальто Училища правоведения, которое он недавно окончил), был доволен.

Врубель написал всех с синевато-зелеными лицами, съежившихся от холода[249].

Но возвращусь к субботним вечерам на Кирочной улице.

Когда уставали рисовать, начиналась шумная беготня в большом зале, где были нагромождены парты у стены. Серов, изображая шимпанзе, скакал по партам с необыкновенной легкостью. Взобравшись под самый потолок, он почесывался по-обезьяньи, всей согнутой рукой, не разгибая, быстро-быстро, потом – ногой чуть не за ухом… Прыгал на нас сверху и пугал. Врубель, надев мой вязанный из красного гаруса берет и белый фартучек, представлял Красную, Шапочку. То, приняв вид певца, пел «Санта Лючия» по-итальянски. Потом – ту же «Лючию» в исполнении фальшивящей и западающей шарманки, вертя воображаемую ручку. В то время в Петербурге все шарманщики исполняли по дворам; эту итальянскую песенку.

Серов, прикрепив большую из бумаги бороду, начинал выкрикивать с парт прибаутки балаганного деда на Марсовом поле на масленице.

Михаил Александрович затевал игры. Он с видом фокусника вынимал из цилиндра бумажки с записанными нами вопросами, на которые давал ответ раньше, чем прочтет записку, уже из цилиндра извлеченную и в свернутом виде белевшую в его пальцах. Он вел этот, довольно трудный, номер так ловко, что никто из нас тогда не угадывал трюка.

Разыгрывались шарады, в которых все принимали участие, и квартира, как водится, переворачивалась вверх дном.

Потом чай с неизменным ситным и, ради праздника, с колбасой.

Почему так скудно?

В хорошей, просторной для школы нашей квартире жили мы очень бедно. Отец всю жизнь стремился совместить интересы своей большой и страстно им любимой семьи со своими нравственными идеями.

Жалованье его в больнице было небольшое, но никогда он не брал гонорара за свою частную практику.

Мамин «Детский сад» тоже приносил мало. Детей было немного. Мама оказалась первой в России и в то время единственной пропагандисткой совершенно новой тогда идеи детских садов[250].

Плата за детей была минимальна, иначе обыватели, с сомнением относящиеся к этому новому делу, совсем не отдавали бы детей.

Жизненная борьба оказалась отцу не под силу. Он умер рано, сорока четырех лет, от скоротечной чахотки.

В описываемое время прошло месяца четыре со смерти отца.

Да чаем было весело.

Из-за прикрытия большого фигурного самовара красной меди – звали его почему-то Иван Иванович – юноша Серов рисует на случайных клочках бумаги кого-нибудь из присутствующих. Без ведома модели, конечно.

«Где рисовано, там и оставлено», – подписал он возле смеющейся добродушной физиономии брюнета в военном мундире; это чрезвычайно похожий карандашный портрет доктора-окулиста Гурвича, товарища моего, отца по Военно-медицинской академии, посетившего маму в одну из суббот. Доктор что-то интересное рассказывает, и потому ли что в его рассказе много неправдоподобного или просто такая у него привычка, но он все время вставляет в рассказ «чессстное, благор-р-родное слово!».

Когда уходили, веселье гостей продолжалось в передней. Разыскивали свои шубы, шапки. Серов изображал сонного ночного извозчика, которого сейчас станут нанимать на Васильевский остров, и как вожжи тот начнет подбирать – никак не подберет, и настегивать лошаденку, чтобы подкатить раньше конкурентов. Изобразит и лошадь: дернулась, хвостом махнула, тут и всякие лошадиные звучания во время езды. Потом он замечательно кричал ослом, потом, уже на лестнице, – что за скандал – возьмет да и крикнет звонко, при резонансе лестничной клетки пятиэтажного петербургского дома, настоящее «кукареку…» в знак того, что время-то ведь за полночь…

Впоследствии статьи из журнала «Детский сад», переработанные в виде двухтомника: А. Симонович. «Детский сад». Изд. Бороздиной, 1869 г., переизданного позже еще раз (М., изд. И. Д. Сытина, 1907), легли в основу русской педагогики дошкольников.

Портрет кн. П. И. Щербатовой. 1911

Иногда Серов оставался ночевать у нас, укладывался спать на шубах в передней. Утром, по мере того как обладатели шуб уходили, шубы одна, за другой Из-под него вытягивались, и под конец он оставался на опустевшем деревянном ларе.

Легкое, неподдельное веселье тех суббот в нашей квартире на Кирочной улице питалось дружбой, образовались три пары: Надя и Владимир Дмитриевич Дервиз, Леля и Серов, Михаил Александрович Врубель и Маша.

Две первые заключились браком; Врубель же, по приглашению Прахова, поехал исполнять заказ на росписи собора в Киев, и с тех пор судьба его и судьба нашей семьи пошли разными путями[251].

В 1884 году Врубель писал своей сестре: