Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника

Изображение на полотне все время менялось. Портрет, как и портрет Нади с ребенком, долгие годы – двадцать пять лет – висел на одной из стен всеобъемлющего домоткановского дома, считаясь неоконченным этюдом, брошенным автором без внимания.

Ярко-розовая юбка, нитка малиновых кораллов на шее, черные брови на молодом сероглазом лице – от портрета веет юностью тургеневских девушек и благородной живописностью серовского веселья.

Однако этот портрет Серов писал беспокойно. Не то, что «Девушку под деревом».

Жизнь стала буйной в Домотканове. Перебывает за лето бесконечно много всякого народу. То учительницы окрестных сельских школ нагрянут поющей компанией к маме (мама преподавала в домоткановской школе, и сельские учителя сразу стали группироваться вокруг нее, как носителя новой педагогики); то просто гости-соседи, доктора из близко находящегося Бурашева (психиатрическая земская больница); то соседний сиротский приют in corpore вдруг наполнит балкон, и приютянкам в холщовых платьях с белыми пелеринками вот уже выносят с ледника два огромных ведра молока; то появятся родственники Дервиза из Петербурга, мамины из Москвы… Толстовцы, которых было несколько гнездовий в окрестностях, земские деятели из Твери и т. д., и т. д. Владимир Дмитриевич, хозяин, в то время был председателем уездной земской управы. Тверское земство было во главе прогрессивного земского движения.

Домотканово сильно притягивало.

Две липы, под которыми писал Серов, стояли у дороги, ведущей к крыльцу, отделенные лишь сквозным высоким забором. Завидев приближающуюся компанию, Валентин Александрович схватывал холст и быстрым шагом удалялся, чтобы избежать посторонних глаз и провинциальных разговоров об искусстве. Он еще не был знаменитостью, которая бы импонировала.

Добавлю об этих двух липах: нижние ветки опускались на землю длинными черными змеями. На верху столетних деревьев были удобные для лазанья ветви. Оттуда мы иной раз слышали несущееся из открытых окон залы пение «На холмах Грузии лежит…»

В промежутках между Римским-Корсаковым и Чайковским – свист скворцов в свежем воздухе, в палевом небе, пересеченном тонкими прутьями.

Пение кончается, слушатели – один, два, если были, выходят. Валентин Александрович, проходя, обстреливает нас камешками, кусочками коры и радуется меткости своей руки. Мы отстреливаемся, досадуя на меньший процент попаданий…

Это было время, когда Серов приезжал в Домотканово один, без Ольги Федоровны, перед женитьбой.

В. А. Серов. Деревенские забавы. Рисунок в письме Серова и Дервиза к Ефимовым. 1911

На своей свадьбе, зимой 1889 года в Петербурге, Валентин Александрович имел вид озабоченный. Трудно шла работа над портретом отца[272].

Портрет большой, делался по памяти (отец умер давно, когда Валентину Александровичу было шесть лет, но он отца помнил).

Петербургская комната, где собрались для свадебного угощения несколько родственников и друзей, была меблирована для портрета вещами Александра Николаевича. Бюро, этажерочка с оленем слоновой кости, желтой меди подсвечники на две свечи под старинным подымающимся и опускающимся на медном стержне зеленым костяным колпаком в виде ванночки.

Акварельный этюд головы, скопированный Валентином Александровичем с келеровского портрета композитора Серова[273], казался уже пройденным этапом. Портрет-картина Валентина Александровича (масло) была индивидуальна и стройна.

Одно время, после женитьбы уже, Валентин Александрович ходил писать в Домотканове ельник, что непосредственно за садом.

Тут сделаны «Ели», набросок гуашью стада (собственность семьи Серова) и, наконец, так сказать, главный «Ельник», который он писал очень долго на соискание премии Общества любителей художеств[274].

Этот ельник со стадом, с пастухом – домоткановский Клементий, седой, в тулупчике, крытом белым холстом… льняной пастуший кнут… в белое обуты ноги… Очень живописный, старого закала пастух.

Иной художник сделал бы этого Клементия, с его легкой белой бородой и с серебряными кудрями, на первом плане; Серов написал вдалеке его спину: он удаляется с уходящим среди мелких елочек стадом.

Я помню, как досадно было тогда, что Клементия мало видно, но после мне ясно стало, что так гораздо сильнее.

Когда пейзаж был почти закончен, ветром сорвало его с мольберта, и холст прорвался в середине, наткнувшись на сухой еловый сук.

Валентин Александрович совсем приуныл. Я помню обсуждения этого с Владимиром Дмитриевичем. Им удалось заклеить дыру, и Валентин Александрович записал это место, но я не помню, не переписал ли он всего пейзажа на другой холст.

В то же приблизительно время несколько раз он принимался за пейзаж с дубом с разных сторон.