Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника

Надо принять еще в соображение: Серов жил, и с большой семьей, исключительно на деньги, зарабатываемые живописью, что в то время было редкостью. Большинство художников должно было иметь другой источник дохода. Заказы были случайны. Жизнь Серова зависела от заказчиков. Но он сохранял всю свою самостоятельность, и трепетали заказчики. Нельзя было бы сказать, однако, такую, совершенно не в духе Серова вещь, что он, мол, всегда был настороже. Нет, его линия поведения была настолько его натурой, что он не делал над собой усилий. Он был просто таким, каким был, и другим не мог бы и сделаться.

Серов собирается в Петербург. Он получил заказ на царский портрет[352].

Белое зимнее солнышко дает знать о себе по всей длинной линии окоп серовской светлой квартиры в Большом Знаменском.

Ольга Федоровна зашивает что-то. Валентин Александрович укладывает чемодан и мягким своим, очень всегда верным голосом напевает «Стрелочка»: «Я хочу вам рассказать, рассказать, рассказать…»

На вопрос Ольги Федоровны, где он остановится в Петербурге, к кому пойдет и что будет делать, он, переходя из комнаты в комнату в поисках разных вещей, отвечает, умещая ответы в тот же мотив:

«Я поеду во дворец, во дворец, во дворец…»

Ольга Федоровна: «Ты когда вернешься? Скажи! В конце февраля вернешься?»

Валентин Александрович (продолжая песенку дальше): «Нет, в начале марта, в начале марта, в начале марта». Разговор продолжается в том же духе довольно долго.

Но я ничего не сказала до сих пор об Ольге Федоровне, жене Серова. Ее внешность знают по прелестным портретам Валентина Александровича, но мало кто теперь представляет себе ее как человека. Она ведь всегда жила в тени своего мужа. Такой доброты, как у нее, я не встречала, хотя у нас в семье было много добрых: Маша, Надя, родители… У Ольги Федоровны была доброта, так сказать, общественного порядка.

Доброта бывает очень различных оттенков. Часто бывает такая, которая отдает себе отчет в степени. Ольга Федоровна совсем и никак не отмечала всего огромного количества тех добрых дел, которые она успевала сделать буквально для каждого, кто попадал в ее поле зрения, в этом нуждался. И делала;1то так легко, как другой и для себя не сделает.

По природе она была аккуратна до щепетильности и чрезвычайно настойчива, так что, постоянно хлопоча о ком-нибудь, устраивая кого-нибудь, она не запускала дел своей семьи, как это с женщинами-общественницами часто случалось.

Когда она была еще не замужем, она оказалась, в силу своей уравновешенности, организованности, прекрасным педагогом и рассталась с этим делом не без борьбы (письма Валентина Александровича к ней в Одессу, где она в юности взяла место воспитательницы, достаточно об этом свидетельствуют[353]. Педагогическое свое направление она почерпнула и у моей матери, помогая ей в ее «Детском саду» и в школе, но главным образом у отца моего, который с ней много занимался и которого она всю жизнь считала лучшим учителем.

Конечно, выйдя замуж, она потеряла свою былую самостоятельность и ее личность растворилась в интересах Валентина Александровича и большой семьи. Новая черта, которая в ней тогда появилась, эта озабоченность. Озабоченный вид. Озабоченный небольшой сдвиг одной из бровей.

Быть может, утраченное ею состояние творческого общественного работника находило выход в ее отдельных добрых делах. Доброта Ольги Федоровны и ее общественная жилка – это основы ее натуры. Они в ней, так сказать, наследственные. Ее мать была активной фигурой в передовых кружках времени Белинского[354]. Мой отец лечил ее. Отсюда знакомство. Перед смертью она попросила его заботиться об остающейся девочке. Потому-то Ольга Федоровна (Леля) и жила у нас.

Она сохранила с детских лет смутное и далекое воспоминание о студенческих собраниях в накуренных комнатах, в квартире ее матери, у которой находила приют и поддержку учащаяся молодежь.

Мать Ольги Федоровны умерла от чахотки, и Валентина Александровича всю жи;3нь преследовала мысль о наследственной передаче этой болезни. Ольга Федоровна всегда слегка покашливала, и он сильно оберегал жену. А вот – сам выбыл из жизни раньше ее.

Написав о доброте жены Валентина Александровича, следовало бы с этой же стороны помянуть его самого, потому, что большому количеству народа он помогал – легко и просто деньгами, количество которых было у него самого невелико, и заступничеством перед властями предержащими, опираясь на престиж своего имени (который был велик, но который тем: не менее не мог бы оберегать, будь Серов другим человеком).

Но сказать о Валентине Александровиче – он был добрый, мое перо этого никак не выговорит, потому что тут дело сложнее. Правдивость Валентина Александровича сопряжена была с тем, что он умел быть жестким и злым. Он никогда не подслащивал пилюли.

Едкость характера давала совсем особый оттенок его действительно большой, чистой и органической доброте. В портретной галерее, созданной Серовым, все это тоже сказано.