Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника

В мастерскую Голубкиной в Крестовоздвиженском переулке ход был из люка, снизу. Серов и Дягилев составляли в то время блестящую пару. Когда они поднимались в мастерскую, Анна Семеновна, оказывается, мыла пол, закончив большую работу. Голубкина не любила нарушать атмосферу своей мастерской. Не впускала лишнего народа, поэтому предпочитала убирать мастерскую сама. Ведро, подоткнутая юбка, шлепающие тряпки в руках… и петербуржец Дягилев, элегантный, как всякий великосветский театрал, со своей седой прядью в черных волосах…

Работы, которыми Голубкина была тогда приглашена дебютировать на выставке «Мира искусства», были две фигуры, называвшиеся «Огонь»/[366]. Но; это не самый огонь. Это скульптура для внутренности камина, чтобы стоять у огня: первобытные мужчина и женщина, которые у огня греются. Трепетная, обоснованная тектоническими требованиями деформация.

В то время мало кто понимал художественные замыслы Голубкиной. Основанное на глубоком знании владение формами истолковывалось в банальных туманных выражениях как порочное.

Но не испугались смелой деформации ни Серов, ни Дягилев. Серов любил Анну Семеновну, и она тоже ценила его честный глаз и ум, так сказать, сверхъевропейца. Встречались же они редко. И это очень жаль.

Мне не пришлось присутствовать при встречах Серова с Голубкиной, при их беседах, и, напротив, к сожалению, свидетельницей я была лишь как раз при их размолвке на почве, как Голубкина называла, «генеральства Серова».

А генеральства у Серова на самом деле никогда не было. Это миф, выросший на анекдотах о Серове.

Недоразумение с Голубкиной имеет, мне кажется, много общего с тем, как было с Врубелем, который из друга превратился одно время в человека, страстно не взлюбившего Серова.

Я помню Врубеля, стремительно шагавшего по выставочным залам Таврического дворца («Выставка портретом», устроенная Дягилевым в 1905 году в Петербурге), возбужденного, раскрасневшегося… Он ищет Серова… Знакомые предупреждают Валентина Александровича уйти…

Это Врубель! Всегда мягкий! Серов был случайной мишенью.

Когда у человека раз за разом что-то срывается и он чувствует себя пасынком жизни, а нервная система его подорвана – он склонен видеть вину в том человеке, чья судьба в данный момент представляет контраст, но кто когда-то шел рядом.

Так же у Голубкиной. Занятая ею в искусстве своя особая позиция в те времена была трудной, физически едва одолимой…[367]

Конечно, обиход человека, оцененного современниками, признанного, пе таков, как того, кто видит свою оцененность только в будущем…

У Голубкиной много больных мест. Ее впечатлительность из числа тех, которая pa;i или два в жизни должна была искать успокоения в лечебнице. Только повода достаточно было – не той, какую ей было нужно, расстановки скульптур на выставке «Мира искусства» – и она обвинила Серова.

А то еще, придя рано в утро вернисажа на выставку, она увидела, что полотеры, натирая полы, положили свои тряпки на ее скульптуру…

Серов разговаривал с Голубкиной, не подлаживаясь под ее настроение и под ее тон, как делали многие друзья Анны Семеновны, щадя ее впечатлительность. Стычка была неминуема.

По счастью, и Серов, и Голубкина имели силу преодолеть себя, загладить все, иначе это было бы слишком мучительным воспоминанием для умной Голубкиной, которая выделяла Серова и как художника, и как человека.

В годовщину смерти Валентина Александровича мы возвращались с Донского кладбища[368] вместе с Анной Семеновной, она позвала нас к себе и много, и светло, и замечательно говорила о Серове.

И, в противоположность прежнему, она говорила о скромности Серова. И всплыл рассказ, как Серов однажды, в самом расцвете известности, сказал: «Мне совестно сделалось назначить пятьсот рублей за акварельный портрет. Подумал: как же Коля (его двоюродный брат, тот, которого он когда-то загнал на березу в Яссках) целый день трудится и получает сорок рублей в месяц. А я сразу пятьсот рублей? И сказал – полтораста». Разве генералы от искусства рассуждали так?

Нельзя не сказать здесь, что собственно из-за Голубкиной Серов вышел из Училища живописи, оставил преподавание, хотя это давало постоянную основу его заработка.

На испортившееся к нему отношение Голубкиной ответом Серова было – горой встать за нее, скульптора, большого русского самобытного скульптора.

Голубкина задумала лепить с учениками в Училище живописи. Кроме возможности пользоваться моделью, ей хотелось, и сильно хотелось – она мечтала об этом – окунуться после провинции, где она тогда жила, снова в студенческую учебную атмосферу. И ей хотелось много и систематически порисовать.