Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника

Валентин Александрович поддразнивает мать, отмахиваясь от ее общественных интересов. Возьмет да и приляжет поспать, почти демонстративно, на диванчике в комнате, соседней с той, где собирались, чтобы поделиться опытом, созванные Валентиной Семеновной в его квартире те, кто ездил на голод.

Или общественные деятели, московские профессора сойдутся, чтобы устроить собрание Общества взаимопомощи лиц интеллигентных профессий, – под разговор с чаепитием и горами различных бутербродов, которые мы с Ольгой Федоровной наготовили, всхрапнет Валентин Александрович в соседней комнате, и нога его, торчащая с диванчика, может быть видна собравшимся…

А несколько лет спустя он выкажет принципиальность, ставившую Валентину Семеновну позади: он планомерно и прямо заявит протест царской семье[378]. Он откажется от самых дорогих ему друзей, в которых увидит тень соглашательства (Шаляпин)[379].

Сходство с матерью было. Оно выступило в конце жизни. Только то, что у Валентины Семеновны носило какой-то стихийный характер, у Валентина Александровича имело организованную форму. Никогда нельзя было не помнить вообще, что он сын Александра Николаевича Серова, человека широкой образованности, острого ума.

Убеждения Валентины Семеновны, окрашенные народничеством, характерным для передовых людей девятнадцатого столетия, выковались у Валентина Александровича в передовые идеи двадцатого века. Выковались из глубины его души, как естественное условие его существования.

В воспитании им детей тоже были черты, про которые можно было сказать, что они велись «по-серовски».

Старший сын попросил денег на постройку яхты (в Финляндии, где на самом берегу моря была дача-мастерская Серова).

– Сделай небольшую модель и покажи мне.

Мальчик сделал. Все было настолько солидно, что в строителя можно было поверить. Валентин Александрович дал денег. Яхта была выполнена двумя старшими мальчиками прекрасно, совершала рейсы в море и всерьез служила всей семье.

Подхожу в своей хронике к последней квартире Серова. После вынужденного отъезда из дома в Большом Знаменском переулке Серовы перебрались в дом Кавригина, на площади Храма Спасителя[380].

Эта квартира была не в духе Серова, и он переехал из нее через год, через два – не помню – в последнюю свою квартиру, в Ваганьковском переулке[381], весьма схожую со знаменской[382]. Подряд – зала, гостиная, столовая, спальня. Входная дверь отдельная, с отдельной лестницей. Опять горничная бегает на звонки вниз, и по второй лестнице в кухню, и по третьей в мезонин, в комнаты старших детей.

Внизу, в детской комнатке, имеется еще малышка Наташа, лицом похожая на деда Александра Николаевича.

В столовой и гостиной летает на свободе какая-то длинноносая птичка, садится на рамы картин. В зале роскошный штучный паркет черного и светлого дерева. Тут был однажды маскарад – рядились подросшие дети Серовых и их гости. Бретонец и бретонка в деревянных сабо, привезенных из Франции, рыцарь в блестящих латах, беби, Петрушка с длинным носом…

Юрий Завадский, с густой шевелюрой тогда, и Юрий Серов (друзья, оба актеры театра Вахтангова) напропалую ухаживают за удивительнейшей Наташей М. Польки, вальсы кто-то забористо, талантливо играет…

Валентина Семеновна зашла посмотреть на общее веселье в своей, как всегда, белой косыночке на голове, в черном платье-сарафане. «Это тоже костюм?» – спросил кто-то, в первый раз ее увидевший.

Но вдруг появился веласкезовский гранд. Значительный, картинный, он стоял, крепко опираясь на рапиру. Коричневые усы остро торчат кверху.

Это Серов накинул экспромтом чью-то тальму и так эффектно перекинул ее через плечо, такое перевоплощение сотворил его актерский дар, что это оказалось лучшим из костюмов, хотя костюма-то на самом деле и не было. Даже на голове надет был, кажется, обычный серовский котелок. Но как падет! Миллиметр сдвига – и «гишпанец»!

У меня мало фактических данных, которых во вступлении к книге я обещала держаться, нет эпизодов, чтобы осязаемо передать не знавшим Серова его черту музыкальности.

Но музыка – это настолько неотъемлемая часть души Валентина Александровича, что если нет у меня «трехмерных» изображений для той части моей хроники, то я дам здесь хотя бы, так сказать, «надписи к картинам».

Валентин Александрович, будучи сыном двух крупных музыкантов, и знал в музыке много, и любил музыку, и привык к ней с детства, как к воздуху.

Его отец писал «Вражью силу», когда у него была уже семья, сын подрастал. Музыканты и студенческая музыкальная молодежь собирались в квартире Серовых услышать в исполнении автора новые части рождающейся оперы.

Александра Николаевича знали лично и ценили мнение его Мейербер, Берлиоз, и не раз в бытность композитора за границей Лист исполнял для него у себя то или другое из своих произведений. Также Берлиоз.

Отец и мать Валентина Александровича посещали Глинку. В Германии – Вагнера, и мальчик с ними[383].

Дома шли разговоры о музыке, все полно было музыки. Она была для Валентина Александровича необходимой атмосферой, в которой он возрос.