Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника

Не меняя позы, Валентин Александрович медленно перевел на меня одни глаза – он стоял вполоборота. Его заинтересовало; это впечатление, и мы стали говорить о рисунках Клуэ и о могучих и таких легких рисунках Родена.

Раз приехал Валентин Александрович с Ольгой Федоровной во Францию навестить сына Антошу, жившего на суровом берегу Ламанша в Берке в костном санатории; потом он собирался отправиться с ней вместе в Рим на Международную выставку, где было много его вещей[408]. Серовы съездили тогда и к Марье Яковлевне во французскую деревню познакомиться наконец с ее семьей и повидать портрет с букетиком настурций. Уже более пятнадцати лет не видал автор этой своей вещи, на которой изображена Марья Яковлевна – «Девушка, освещенная солнцем». И на этом портрете она опять освещена солнцем, только солнце теперь позади нее, и светятся пушистые контуры лица и головы.

Портрет висел в уютной французской гостиной Львовых, чрезвычайно праздничный и русский.

Во Франции удивительно компактно. размещаются в пространстве характеры местностей. Отъедешь от Парижа на два часа, а уже глушь такая, такая объемистая природа, тишина и грандиозность, люди – такие дети природы. со своими древними наречиями, не понятными для парижан, точно ты уехал на трое суток пути. Сомневаешься: города – на этой планете?

Вкрапленные в горячие поля спелой желтой пшеницы красные маки (вместо наших васильков во ржи) —;эти сургучные пятнышки, повисшие на разных уровнях, – само олицетворение жаркого лета. Какое глубокое и мирное счастье.

Среди клевера – яблони, тополя, на расстояниях вроде телеграфных столбов, только уходящие куда-то вкось, в глубину полей; белые дороги, на холм лезущие или с холма спускающиеся; мерно прохлопают там огромные подковы огромной нормандской лошади с высоким хомутом; выкатится осел, черный с белым храпом, как бы толкаемый сам, такой старательный, двух-колесной объемистой тележкой, которую —;это глазами. видишь, но ощущение того не говорит – он везет; тележку возглавляет толстая крестьянка в платье черном, несмотря на жару. В соломенной шляпе сороковых годов прошлого столетия с прижатыми к ушам большими полями и с черными бархатными лентами, она спокойно сидит на стуле, поставленном на тележку. Если начнет моросить дождик, она раскроет над собой огромный черный зонт и, не изменяя гордой посадки, прохрустит гравием по всей длинной дороге с горки на горку.

Минует старик, с глазами пронзительными, как у гудоновского Вольтера, весело поздоровается. К спине у него привязан белый хлеб, имеющий форму огромной баранки.

За холмами вдруг вдали заплата на небе – замок XI века, верстах в пяти. Его начинил когда-то порохом французский король и взорвал, одолев последнего сопротивлявшегося в нем вассала, но стены так толсты и крепки, что только потолки во всех этажах вышиблись, а средняя башня и четыре по углам стен остались поражать разевающих на них рот от удивления людей ХХ века своим камнем, камнем среди пустыря.

Лечебница, в которой муж Марьи Яковлевны, Львов, был доктором, помещалась в монастыре Раннего Возрождения, связанном когда-то подземным ходом с этим замком. Серокаменные постройки монастыря окружены лесом гигантских буков.

Насколько монастырь со своими обитателями – душевнобольными, стучащими сабо, являет картину густой реальности, очень организованной, настолько в лесу нельзя отделаться от впечатления миража. Без даты. Без адреса. Толстые слоновые ноги – необхватные стволы буков, светло-серые и гладкие, без сучков – смыкаются под небесами огромными кронами и пропускают свет солнца профильтрованным сквозь мелкую свою листву, притушенным, не дающим ни света, ни теней, на вековое скопление розовых сухих листьев, среди которых нет ни единой травинки. Человек кажется тут букашкой.

Французскую деревню Серов никогда не изображал. Вот осленка Серовы чуть было не увезли от Ивовых, как когда-то теленка от Мамонтовых, – пушистый шарик с невинными глазками. Его привели в гостиную, и Серовы, оба, влюбились в него, как дети в игрушку, и с трудом расстались с мыслью взять его с собой в Россию.

В Берке Валентин Александрович нарисовал доктора санатория, хирурга Менар (рисунок подарил доктору), и хозяйку санатория, носатую, интересную брюнетку мадам Корню[409].

Серов любил веселье и любил маскарад.

Вот он приехал как-то в Париж ранней весной, в апреле, в то время, когда там бывает ежегодный (говорят, со времени средневековья) цеховой бал художников. Традиция и нравы «катзар»[410], пришедшие из другой эпохи, теперь для нас необычны. Древняя вакханалия в тот день оживает широко и весело. Все позволено. Это бал костюмированный. Костюмы должны быть не «прокатными костюмами», а остроумно выдуманными.

В тот год тема была «Средние века». Серов оделся палачом. На это его натолкнули его домашние суконные туфли. Он обратил внимание, что они совершенно средневекового фасона.

Кожаные коричневые краги, оставшиеся от верховой езды, он надел на руки.

Стало получаться.