Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника

Тогда он сделал рубаху из моего красного кашемирового купального костюма и повесил за пояс толстую свернутую веревку и огромный ключ от главного входа в нашу Шапель.

Нужен был еще колпак на голову. Пошли в Бон-Марше, которое было от нас в соседней улице, купить чулок «на самую толстую даму» – для колпака. Сначала все не было, но, когда Иван Семенович сказал, что это для «катзар», продавцы необыкновенно оживились и сразу принесли как раз то, что было нужно.

Так как мы делали все в последнюю минуту, не придавая значения приходу на бал вовремя – приходу с нашей колонной (студией, где у нас было знакомство и где мы получили билеты), то по приходе нам сказали: «Вот сюда», – и втолкнули в дверь (не в ту, в которую мы вошли).

Мы ожидали очутиться в людном зале, и вдруг… что это? Опять та же самая улица.

Это был ловкий прием отделываться «от посторонних».

Серов подошел опять, назвал себя, показал свою французскую визитную карточку – ничто не помогало.

Помрачнел Валентин Александрович, у себя на родине он давно отвык от смешивания его со всей массой безымянных.

Да и глупо – одевались весело, а теперь уходить? И заплатили порядочно за билеты…

Опять попробовали сунуться.

Тогда меня протолкнули в заветную дверь в зал (женщин охотно впускали), а их двоих опять повернули было, но потом страж-художник сказал: «Впустим, они хорошо одеты».

Зал гигантский. Народу – море.

Еще до прихода моих спутников я обратила внимание на кружком сидящих на полу худощавых. людей с длинными бородами. Они «одеты» были в нарисованные пастелью кирпичи, намеченные местами на их смуглой коже. Изображали они средневековую облупившуюся стенную фреску. Похоже.

Ни единой нитки на них надето не было. Но на голове – металлические нимбы.

Огромный лепленный козел стоит, вызолоченный, украшенный виноградом. Ефимов только подумать успел, кто, если не он, мог сделать такого веселого козла, как кто-то рядом сказал, что козла специально для этого маскарада слепил Бурдель.

Началась процессия. Несли открытый триптих. Очень красивая натурщица изображала на нем Еву (типа Мемлинга).

Натурщиц на балу присутствовало много. Им-то быть голыми не удивительно; тут были исключительно безукоризненно сложенные девушки, и это придавало благородный вид балу.

Потом все это танцевало, потом кушало – покупали приготовленные корзины с целым ужином и вином. Шум, веселье. Бутылки, корзины летали в воздухе над головами – так их приходилось передавать, потому что сидели на полу и очень тесно. Сцены самые экстравагантные, неслыханные-невиданные (если не считать полотен Рубенса).

Удивительно, что при дозволенности всего, нет грубости, абсолютно нет и тени насилия, даже назойливости. Таковы французы. В танцах, которые начались после ужина, получаешь предложения самые исключительные, но не так уж невозможно отклонить их.

Полицейские – в вестибюле; появляться в зал им запрещено.

Усатые, толпясь в своих пелеринах, они развлекаются тоже, как могут.

Я тихонько спросила у одного, где уборная. «Вот сюда, дитя мое», – и втолкнул меня в мужскую уборную.

Но ведь это полисмен. И ведь одета-то я была мальчиком.

К утру, когда парижское небо стало палево-бело-фарфоровым и появились очертания дремлющих домов с их линиями окон, пролинованных часто-часто планками ставень-жалюзи, вся масса костюмированных вывалилась на улицу.

Сквозь стекла глядят обыватели, вскочившие с постели в ночных рубашках.

Тут примкнули новые ряженые, те, что с вечера не могли войти в зал. Их сейчас же отличишь, потому что они в свежих костюмах, чистенькие.

Вылезшие же из зала – бледные, зеленые, исхудавшие, в изодранных костюмах (у кого они были).

Идут минной шумной рекой по улицам, к Академии художеств. По дороге трое залезли на золотую лошадь памятника Жанны д’Арк и сели сзади и спереди золотой девы.

Полицейские не трогают (им приказ), хотя смотрят озабоченно, ибо золотая лошадь покачнулась на своих двух ногах, которыми держится на цоколе.

Многие едут на такси. Целая вереница автомобилей, едут поэтому тихо.

Толпа разъединила меня с моими спутниками. Устав идти, я встала на подножку одного из открытых автомобилей, где сидела компания довольно легкомысленно одетых дяденек. Потом я перебралась внутрь, потому что компания оказалась «радушной».

Когда мы ехали через мост, Серов с Иваном Семеновичем как раз подходили по набережной Сены; вдруг Серов увидел меня в отражении реки, среди вереницы перевернутых вниз седоками автомобилей, на фоне неба. Зоркий человек!..

Он со смехом указал на меня Ивану Семеновичу, который на сей раз проникся снисходительностью по меньшей мере парижского полисмена.

Мы встретились втроем около академии, где народу осталось уже меньше – только самые рьяные. Студенты устроили кошачий концерт под окном нелюбимого профессора. Кто-то сел на трубу фонтана во дворе академии. Кто-то пустил фонтан, и сидевший продолжал сидеть, хотя весь намок.

Натурщица стала всерьез промывать в фонтане длинные черные свои волосы, а было утро более чем свежее.