Мои современницы

– Позвольте! Вы пишете, что вам двадцать лет, что вы выдержали тяжелую борьбу с вашей семьей, которая не хотела отпускать вас в Петербург; что вы приехали сюда для изучения драматического искусства, с тем, чтобы затем вернуться в провинцию и пропагандировать его в губернских городах, которые, по вашему мнению, нуждаются в хорошем театре. Даже не зная, велик ли у вас талант, мне ясно, что вы принесете России пользу. Всякий человек, что в двадцать лет имеет перед собою благородную цель и работает для ее достижения, представляет большую силу. Поверьте, что я несравненно более уважаю вас, чем тех слушательниц высших курсов, которые явились в Петербург для получение высшего образования, не зная хорошенько, на что оно им нужно.

Я рассказала этот поразивший меня случай многим знакомым и в ответ встретила глубокое негодование.

– Как вы узки! – презрительно говорили они мне. – Это вы там, в вашей излюбленной Европе, заразились западной меркантильностью и мещанской практичностью. Мы, русские, выше их. Мы не можем суживать своих широких замыслов какими-нибудь определенными целями. Мы хотим сделаться всесторонними культурными людьми, a затем когда-нибудь, впоследствии, со временем, при случае, если встретим достойное нас дело, мы с удовольствием ему послужим…

– Запад работает, а Восток мечтает и рассказывает нам свои грезы, – говорила мне на днях одна румынская поэтесса. Замечание красивое, но не скажу, чтобы очень лестное. Если мы действительно будем лишь мечтать и рассказывать Европе свои сны, то практичный деловой Запад отнимет от нас всю нашу землю и все наши богатства. И теперь уже иностранцы заполонили Россию; лет через двести они нас, русских, вытеснят в Монголию, как деятельные южные славяне вытесняют теперь ленивых мечтательных турок в Малую Азию, а, может быть, и подальше…

Стыдно мечтать в стране, где на необозримое пространство тянутся необработанные земли, невысушенные болота, гниющие леса, где предметы первой необходимости выписываются из-за границы, где мужик во время неурожая умирает с голоду, не зная никакого ремесла, которое могло бы его прокормить. Проснитесь, родные мечтательницы! Учитесь химии, чтобы работать в фабричных лабораториях, математике, чтобы вести торговые предприятия; истории, чтобы изучать памятники родной старины; живописи, чтобы улучшать кустарное производство; географии, чтобы исследовать дикие заброшенные земли нашего обширного отечества. Помните, что вам дано для работы 20–30 лет. Не теряйте их в мечтах! Пусть на кресте, украшающем вашу могилу, будут обозначены не одни лишь годы вашего рождения и смерти, а также то дело, что вы успели между ними совершить…

XVII

Тим в мае не приехал, написав, что начальство не дает ему отпуска раньше июля. Алекс была этим очень опечалена и еще с большим жаром принялась за работу. В начале июля надеялась она сдать половину своих экзаменов, чтобы иметь возможность уехать с Тимом отдохнуть на берег моря.

– Так я по нем соскучилась, – наивно жаловалась она. – Боюсь, что делаю глупость, оставляя его одного в Петербурге. Если бы он так не интересовался моими занятиями, если бы не надеялась я выиграть в его глазах, то давным-давно бросила бы эту глупую игру в адвокатство.

– Неужели же самое дело нисколько вас не интересует? – печально спрашивала я.

– Как вам сказать? Конечно, составление речей очень увлекательно, и я начинаю думать, что у меня есть что-то вроде таланта. Но я не верю, чтобы женщина могла жить одним лишь трудом. Всё, что она делает, всё, что изучает, совершается исключительно ради того, чтобы выиграть во мнении любимого человека. Без этой цели никакая работа для женщин немыслима.

– Для прежних женщин, для гаремных, хотите вы сказать, – горячо протестовала я, – но не для новых, свободных женщин, которые теперь повсюду появляются, и чем дальше, тем их больше!

Разговор этот напомнил мне недавнюю встречу с молодой французской поэтессой, которая очень меня заинтересовала.

Меня пригласили на литературное matinée[281] в один из «отелей» Сен-Жерменского предместья. Подобные matinées, литературные, музыкальные, драматические в большой моде в Париже и собирают обыкновенно толпу богато одетых дам, среди которых редкими оазисами выдаются старички, да молодые начинающие поэты. Гостей друг с другом не знакомят, и они разговаривают лишь с хозяйкой дома, с недоверием, чуть не с ненавистью посматривая друг на друга. Этот странный обычай, уничтоживший когда-то блестящие парижские салоны, появился сравнительно недавно, после разделения государства и церкви. Ревностные католички не хотят знать жен министров и государственных деятелей, способствовавших этому разделению, и с отвращением от них отвертываются. Во избежание неприятных сцен, хозяйки дома перестали знакомить приглашенных гостей, предоставляя им молчать и скучать.