Мои современницы

– Mesdames! Messieurs! – начал он, обводя залу своими блестящими черными глазами. – Je n’ai pas besoin, je pense, de vous expliquer le but de cette séance extraordinaire. Le bruit s’en est répandu en quelques heures sur les deux rives de ce fleuve majestueux et jusqu’au delà des quartiers les plus excentriques.

Notre éminent confrère, maitre Jackelard, s’est ému de quelques propos malveillants tenus par des étudiants sur les capacités des femmes – avocats et en vrai chevalier a voulu prendre leur défense. Il a donc proposé ce tournoi moderne ou les femmes ne se contenteront plus, comme autrefois leurs aïeules, d’exalter le courage et les exploits des nobles chevaliers croisant le fer en l’honneur de leur gente Dame; elles entreront elles – même en lice et réclameront leur place au combat.

Voulant autant que possible simplifier la tâche à celle de ces vaillantes revendicatrices du droit féminin qui sera appelée à la défense, c’est une cause féminine que nous lui offrons. Voici le sujet: une fille – mère a deux enfants de son amant marié. Craignant en cas de décès du père de voir les pauvres petits mourir de faim, elle se rend chez la femme légitime pour implorer son aide. Au cours de cette entrevue une discussion violente éclate. A bout d’argument, perdant la tête, la malheureuse mère s’empare d’un couteau à papier, en frappe sa rivale. La blessure est sans gravité, mais la femme légitime l’accuse de tentative de meurtre et elle est traduite en cour d’assises… La parole est à Maitre Jackelard[299]. – И председатель, поклонившись старому профессору, занял свое кресло.

Я не смела поднять глаз на Алекс. «Злодей Jackelard! – думала я. – Мне лишь хотелось отвлечь бедную Алекс от ее печальных дум, а он, с решимостью европейца, предпринял коренное лечение»…

Jackelard спокойно обводил глазами своих учениц, как бы обдумывая, которой поручить защиту. Наконец, посмотрел на Алекс и повелительно сказал:

– Je confei la défense de cette malheureuse à mon élève, madame de Borissoff[300].

Алекс вся зарделась и чуть слышно проговорила:

– Я отказываюсь защищать преступницу.

– На каких же основаниях? – удивился коварный старик.

– По семейным обстоятельствам! – прошептала, потерявшись, Алекс.

Оглушительный хохот раздался в зале. Мужчины яростно аплодировали; женщины с негодованием смотрели на Алекс. Jackelard насмешливо развел руками и сказал:

– Это напоминает мне анекдот, когда-то давно рассказанный приятелем-доктором. Одна из его учениц наивно уверяла: «Я все болезни стану лечить, кроме одной лишь проказы, ибо боюсь ею заразиться». Не припомню теперь к какой национальности принадлежала эта своеобразная докторесса…

– C’était une slave![301] – кричали, смеясь, ученики.

– Неправда! – с негодованием отвечали присутствующие в зале польки, чешки, болгарки и сербки. – Вы не имеете права судить всю расу по одному печальному исключению!

Алекс озиралась на шумевшую толпу, как затравленный заяц. Наконец, вся пылая, бросилась она к адвокатской кафедре.

– Господа! – воскликнула она и голос ее оборвался… С жадностью схватила Алекс приготовленный стакан воды и залпом его выпила. Помолчав несколько минут, она начала речь, сначала обрывисто, часто останавливаясь, затем всё плавнее и плавнее. Речь ее была плохая, да и могла ли бедная Алекс хорошо говорить в такую минуту? Многое в ней было неуместно, взято, очевидно, из других, ранее написанных речей. И всё же, какие бы блестящие, остроумные защиты ни пришлось Алекс произносить впоследствии, эта первая ее публичная речь, несомненно, останется лучшею…

– Господа присяжные! Приступая к защите моей клиентки, я знаю, что берусь за трудную задачу, ибо вы, еще не ознакомившись со всеми подробностями дела, уже относитесь к ней с предубеждением. Мы все сызмала привыкаем думать по трафарету, и в воображении нашем жена всегда олицетворяет добродетель, а любовница – порок. Мы живо видим перед собою кроткую покинутую жену в белых целомудренных одеждах, простирающую в отчаяньи руки, стараясь остановить неверного мужа на стезе добродетели… Но муж не слушает христианских увещаний жены и бросает семейный очаг свой. Его тянет гнусный порок в лице наглой, раскрашенной прелестницы, одетой в пурпуровые одежды, в парчу и драгоценные камни. Распустив свои рыжие косы, бесстыдно обнажив грудь, она протягивает своему любовнику кубок с вином, в котором он топит остаток своей совести и в грязных ласках соблазнительницы губить на веки свою душу…