Мои современницы

Новый парламентский закон был обнародован в марте, а потому прежде других образовалась большая партия Мартобристов, горячо приветствовавших новый парламент. Но не успели Мартобристы устроить несколько предвыборных заседаний, как от них откололись Часовисты и Минутисты. Первые придавали большое значение тому, что новый закон был обнародован в два часа пополудни; вторые же горячо с ними спорили, уверяя, что это событие произошло в два часа три минуты. Порывалась организоваться еще партия Секундистов, людей точных, доказывавших, что в момент появления закона минутная стрелка слегка подалась вперед… Но так как в нашей стране ни у кого никогда верных часов не бывает, то после нескольких ужинов и горячих застольных речей, Секундисты умерли своей естественной смертью.

Все эти партии заняли центр парламента. На них, главным образом, возлагала страна свои надежды: «уж если они так горячо приветствуют новый закон, то верно сумеют им воспользоваться и ввести порядок в государстве» – мечтали измученные обыватели.

По обоим сторонам центра разместились две крайние партии, которые хоть и попали в парламент согласно новому избирательному закону, но его самого не признавали. Одна из этих партий, известная под именем партии Парадного Крыльца, говорила, будто бы великий повелитель страны не имел права издавать нового закона, не спросив предварительно согласия у ветеранов золотой роты, несших во дворце караул в день коронования. Партия эта, хотя и осмеливалась осуждать действие повелителя, но в то же время усердно уверяла, что во всей стране они единственные его верноподданные.

Другая крайняя партия, Карфагенцев, также отрицала парламент, но уже по другим соображениям. Карфагенцы говорили, что страна наша уже много веков идет по неверному пути, а потому никакие мелкие реформы пропащего дела не исправят. По мнению Карфагенцев, следовало всю страну предать огню и мечу, как сделали римляне, разорившие ненавистный им Карфаген дотла. Затем, когда в стране ни у кого не останется ни кола, ни двора, надлежало вновь поделить всю землю между гражданами, без различие сословий, с таким расчетом, чтобы на каждого человека досталось три аршина земли… Тогда лишь, уверяли Карфагенцы, в стране наступит мир и тишина…[302]

Собравшись в парламент, все партии немедленно вступили в жестокий бой. Они решили, что собственно законодательство – дело скучное и второстепенное. Главная же, прямая цель каждой партии была доказать стране, что в ней одной истина и спасение. Доказывали разными способами: площадной бранью, бросанием друг в друга портсигаров; когда же эти доказательства истощались, депутаты вступали в рукопашную. Председателя этого высокого собрания приходилось менять каждые полгода, ибо у него делался паралич руки от злоупотребления колокольчиком. Наиболее из них опытные зорко следили за депутатами и, заметив, что все партии охрипли и посматривают на часы, мечтая о буфете, внезапно предлагали им обсудить какой-нибудь закон. Тогда все партии, дружно, не рассматривая, его вотировали, боясь, как бы не остыла кулебяка.

Да, господа, много партий в нашем юном парламенте, одна, лишь, отсутствует – партия Здравого Смысла. При каждых новых выборах страна с замиранием сердца ждет ее появления, а Здравого Смысла всё нет, да нет… В то время, как нынешние партии мчатся в парламент на курьерских поездах, партия Здравого Смысла идет пешком. Бредет она, сердечная, по дремучим лесам, по крутым берегам, по диким болотам. В лаптях, с котомкой за плечами, опираясь на посох, медленно идет она, питаясь Христовым подаянием, утоляя жажду у студеных родников, отдыхая в чистом поле, под звездным небом… И когда-то, когда добредет она до парламента, робко озираясь, войдет, сядет на скамьи вчерашних, нелепых горланов и, осенив себя крестным знамением, тихо, без ссор, примется за святое дело законодательства…

Но жизнь ее не ждет, господа! Жизнь требует немедленного разрешения. И вот моя несчастная клиентка начинает задумываться над своим положением. Она ясно видит всю ничтожность своего любовника. Как трусливый кролик, он может, лишь, плодиться, защитить же свое потомство не в силах… Слабый, нерешительный, он не умеет быть верен ни жене, ни любовнице. С ужасом замечает моя клиентка, что отец ее детей стареет, хворает, и что смерть его близка. С чем же останется она, чем прокормит, как поднимешь своих детей?…

Наивная, романическая мысль приходит ей на ум.

«Пойду к ней, к моей сопернице, – думает бедная женщина, – объясню ей наше горькое положение, скажу: мы все втроем, стоим перед вами на коленях и ждем вашей помощи… Неужели же такая униженная просьба не тронет ее сердца? Есть же у нее крест на груди, а, следовательно, помимо наших неудачных, постоянно исправляемых, законов, она признала над собою единственно верный, единственно неизменный, великий Христов закон милосердия…»

Париж, 1913 г.

Приложение. Из итальянских архивов

Письмо к Габриэле д’Аннунцио